У Боба в Тийи бывали приключения, но несерьезные, из тех, что не влекут за собой последствий и о которых на другой день забывают. Все друзья Дандюранов знали и про это, и про то, что Боб иногда захаживал домой то к одной, то к другой мастерице. В том числе и к двадцатилетней Аделине, недавно поступившей в мастерскую. Красавицей ее не назовешь, но мордашка у нее довольно смазливая.
А вот было ли у Боба что-нибудь с мадемуазель Бертой, если учесть ее возраст между сорока пятью и пятьюдесятью, длинный костистый нос и шерстяное белье? Она-то, ясное дело, питала к Бобу любовь, которую всячески старалась скрыть. Но какого рода любовь? Трудно сказать. Я бы, кстати, не удивился, если бы узнал, что Боб из жалости или сочтя это забавным — он, должно быть, бормотал: «Умора!» — ненадолго заглядывал в ее квартиру, естественно, надевая войлочные шлепанцы.
Но этим ничего не объяснишь. Это всего лишь черта характера Боба Дандюрана. Тем не менее, если так было, Люлю это известно, и она мне расскажет.
Однако в тот момент я находился под впечатлением представившейся мне картины: обе женщины ночью обряжают покойника, убирают комнату, зажигают свечи, застилают стол скатертью, ставят на него чашу со святой водой и веточкой букса.
Только потом я узнал, что в действительности происходило в воскресенье.
Шлюзовой смотритель с помощью поднявшего тревогу краснодеревца вытащил Боба на берег и минут пятнадцать делал ему искусственное дыхание, а краснодеревец в это время звонил в жандармерию.
Вскоре приехали на велосипедах два жандарма; один из них опознал Боба, которого иногда видел на бьефе, но не знал по фамилии.
— Это который всегда плавал в лодке с маленькой толстушкой?
— Его фамилия Дандюран, — сообщил смотритель.
— Они останавливаются у Фраденов, да?
В дом тело вносить не стали, положили на стенке шлюза и накрыли куском брезента.
В восемь утра в «Приятном воскресенье» зазвонил телефон, трубку взяла г-жа Фраден.
— Алло, мадам Бланш? Это бригадир Жови. Скажите, у вас проживает некая госпожа Дандюран?
— Она еще спит. А в чем дело?
— Ее муж уплыл утром на лодке?
— Господин Дандюран? Да. С ним что-нибудь случилось?
— Он утоп.
Бригадир Жови так и произнес: «Утоп».
— Хорошо бы, если бы вы разбудили его жену и она пришла опознать труп. А я пока позвоню в Мелён лейтенанту.
Джон Ленауэр еще не проснулся. На террасе завтракали не то две, не то три супружеские пары, в том числе Мийо с дочкой. Рири в белой бескозырке набекрень слонялся, сунув руки в карманы, по комнате, где устроен бар.
— Рири, вы не согласились бы сходить со мной? Я должна сообщить бедной госпоже Дандюран, что ее муж погиб.
Рири, не раздумывая, дал согласие. Но хозяйка сама спохватилась:
— Она еще не встала. Пожалуй, будет лучше, если я зайду к ней одна, без мужчины.
Впоследствии я побеседовал с г-жой Фраден — местные жители и постояльцы зовут ее мадам Бланш. Просто невероятно, что у Леона Фрадена, человека грубого, такая жена; воспитание она получила в монастырской школе, и даже сейчас, хотя она всего лишь трактирщица, это заметно и по манерам, и по одежде. Дочка Фраденов, кстати, тоже учится в монастырской школе, а на лето ее отправляют к родственникам в Шер, чтобы оградить от соприкосновения с бурной жизнью в «Приятном воскресенье».
— Комната не была заперта на ключ. Сердце у меня так колотилось, что пришлось немножко постоять перед дверью. Госпожа Дандюран не слышала, как я вошла. Она спала, положив руку на то место, где спал ее муж: там еще видно было углубление, оставшееся после него. Я позвала: «Мадам Люлю! Мадам Люлю!»
Сперва она махнула рукой, словно отгоняла муху. В отличие от большинства женщин, спящая, она выглядит куда моложе; на лице у нее была недовольная гримаска, как у маленькой девочки. Внезапно она вскочила и села на кровати: спала она нагишом. Увидев меня, скрестила на груди руки и спросила:
— Который час?
— Восемь.
Видно было, что она не понимает, зачем я здесь, а я не знала, с чего начать. По моему лицу она, очевидно, догадалась, что я принесла дурную весть, потому что соскочила с кровати и кинулась ко мне со словами: