Дворжецкий ждал. Он стоял на улице, небрежно облокотившись на кирпичную, нештукатуренную и некрашенную стену морга и смолил свой любимый Беломорканал. У него было странное пристрастие к дешевому куреву — как и у значительной части медиков. Но его клиенты не возражали против папирос, им было все равно. Ведь Дворжецкий был не врачом, он был патологоанатомом.
Вечер был тихий, звездный; щербатая рожица Луны улыбалась во всю свою щербатую ширь. Было слышно, как зло зудели голодные комары, но близко не подлетали — видно, папиросный дым их отпугивал. Не все вред от табака, есть и польза.
Дворжецкий докурил папиросу и бросил окурок в урну, посмотрел на светящиеся стрелки часов и недовольно проворчал:
— Опаздывают.
Комары запели ближе, их была целая стая — маленьких кровожадных тварей. Дворжецкий прихлопнул одного, самого нахального, у себя на щеке и совсем уж собрался вернуться в помещение, где никто не кусался, но тут вблизи загудел автомобильный двигатель — знакомый милицейский уазик резво подкатил к дверям морга и остановился правым боком к патологоанатому. Захлопали дверцы, первым к Дворжецкому подошел Воронин.
— Добрый вечер, — сказал он.
— Ну-ну, — скептически отозвался Дворжецкий и прихлопнул еще одного комара, на этот раз у себя на лысом темени.
Сзади, с другой стороны автомашины, тоже кто-то вылез, обошел 2уазик и показался Дворжецкому на глаза. Ерофеев. Учитель фехтования открыл правую заднюю дверцу машины и подхватил на руки выпавший с сиденья большой шуршащий пластиковый мешок, закряхтел:
— Помогите — не удержу ведь.
Воронин поспешно пришел ему на помощь, а Дворжецкий, почесав свою докторскую бородку, удивленно спросил:
— Вы что же, так его и везли — сидя?
— Ага — сидя, — пропыхтел Воронин. — У нас ведь не катафалк.
— Двери открой, — сказал Ерофеев Дворжецкому. — Не всю же ночь так стоять.
Дворжецкий открыл двери в морг. Воронин с Ерофеевым занесли большой черный мешок внутрь и взвалили его на свободный стол.
— Груз доставлен, — сказал Воронин, отдуваясь. — И чего это он такой тяжелый?
— Они все тяжелые, — сказал Дворжецкий. Посмотрел на Ерофеева. — Кто это такой?
— Да этот, из мушкетеров, — сказал учитель фехтования. — Де Тревиль.
— Де Тревиль? — Дворжецкий снова задумчиво почесал бородку. — Я думал, будет сам д*Артаньян.
— Д*Артаньян достаточно хитер, чтобы избегать дуэли с нашим мастером клинка, — сказал Воронин. — А Де Тревиль оказался достаточно глуп, чтобы позариться на меч Бенедикта.
— Так ему был нужен меч? — резко спросил Дворжецкий, и глаза его грозно сверкнули.
— Да, — коротко ответил Ерофеев.
— Интере-есно, — задумчиво протянул Дворжецкий. — И мушкетеры, выходит, туда же…
— Эй, док, — окликнул его Воронин. — Какое будет заключение?
— Что? А-а, да…
Дворжецкий подошел к столу, расстегнул молнию на мешке, мельком взглянул на тело и, обернувшись, спросил у Ерофеева:
— В сердце?
— В сердце, — подтвердил мастер клинка.
— Что ж, — сказал Дворжецкий, повернувшись к Воронину, — вот тебе предварительное заключение: скоропостижная смерть в результате… хм… обширного инфаркта миокарда.
— Инфаркт, значит. Понятно, — сказал Воронин и заторопился уходить. — Ну все, мне пора — я ведь все-таки на дежурстве…
Воронин ушел; Ерофеев остался.
— Послушай, Бенедикт, — обратился к нему Дворжецкий, — Корвин говорил мне, что на него некто Копаев сильно наседает, желает приобщиться. Ты ведь Копаева тренировал, что про него можешь сказать?
— Тренировал, верно, — ответил учитель фехтования медленно. — Но психолог из меня, прямо скажем, — хреновый. Наверняка одно могу сказать: фехтует Копаев, пожалуй, получше Воронина. Воронин ведь — человек увлекающийся, импульсивный. Копаев — наоборот, более собранный, сосредоточенный. Он, вообще, человек целеустремленный.
Дворжецкий выслушал мнение Ерофеева с большим вниманием, огладил бородку и улыбнулся — совсем как добрый доктор Айболит:
— Ну вот, а говоришь — не психолог.
