С одежды я снова перевел взгляд на кучу. Взялся за край мешковины и резко сдернул ее. Посветил фонариком… То, что я увидел, повергло меня в ступор. От неожиданности и шока я замер и не мог сдвинуться с места.
«Кучей» были связанные веревкой человеческие тела. И неожиданно одно из них зашевелилось.
— А-а-а! — вырвалось у меня.
Изможденный человек тяжело вздохнул и с большим усилием повернул ко мне голову. Это была женщина. Ее длинные волосы напоминали мокрые спутанные нитки, лицо было опухшим, губы — потрескавшимися и окровавленными, тело — худым. Кости выпирали острыми углами, создавалось впечатление, что передо мной — туго обтянутый кожей скелет без каких-либо признаков мышц…
— Ты… — оглядев меня мутным взглядом, сказала женщина.
— А? — Я наконец вышел из оцепенения.
— У… убери свет… — прошелестела женщина, щуря глаза.
Только тут я сообразил, что свечу фонариком ей в глаза, как полицейский из какого-нибудь американского фильма в глаза преступнику.
— Извините… — я отвел фонарик в сторону. — Кто вы? Что здесь делаете?
— Помоги нам… Они еще живы… Развяжи… Пить… Есть… Волк… Человек… Карина… Алина… Алине плохо…
На мгновение мне показалось, что земля под ногами заходила волнами. Голова закружилась. Я все мгновенно понял.
— Подождите… Вы говорите о Зиминой и Броневич?
Женщина кивнула. Я всмотрелся в ее обезображенное лицо и узнал в ней Наталью Казаченко. Это ее вещи Принц нашел в кустах. Фотографии Казаченко не раз мелькали потом по телевизору и в газетах.
— Развяжи… Это оборотень. Все он. Он.
Как ужаленный я кинулся развязывать женщин. В сознании была только Казаченко. Остальные даже не шевелились. Но они были живы. Пока что.
— Скорее… Не то он придет…
Я старался побыстрее справиться с узлами на веревках, но, как всегда бывает в таких случаях, пальцы дрожали, никак не желая мне подчиняться и развязывать затянутые оборотнем узлы. В голове у меня крутилось две мысли. Первая: развязать веревки и освободить женщин. Вторая: в любую секунду здесь может появиться оборотень!
Впрочем, не ради ли встречи с оборотнем я и пришел сюда?
— Ну же… Ну… — поторапливала меня несчасная женщина.
Не знаю, сколько ушло времени на развязывание веревок, но с этой работой я справился. Однако выяснилось, что Казаченко идти не в состоянии, не говоря уж о Броневич и Зиминой. Ноги Наталью не слушались, да и сил идти у нее не было.
— Какое число? — спросила она.
— Двадцатое ноября.
— О, господи, сколько же я уже здесь нахожусь… Тебя как зовут?
— Егор.
— Позвони, Егор, в милицию и вызови «Скорую помощь», — было заметно, что духом Казаченко немного воспряла. — Или дай мне мобильник, я сама позвоню.
— У меня его нет. Придется сбегать в город…
— Жалко… Тогда беги, парень, скорее… Нельзя терять ни минуты. Алина и Карина уже долго не приходят в себя… Укажи милиции, где оборотень устроил свое логово…
— Да, да… Я быстро, — пообещал я, уже выбираясь из ледника.
Я бросил взгляд на Наталью, и краем глаза заметил возле ее босой ноги бумажку небольшого формата. Я замер. В моей памяти в один миг всплыли слова Аллы: «В правой лапе он держал какую-то не то бумажку, не то картонку…» Что, если это и есть та самая бумажка, которую заметила Алла?
Запомните: с этой минуты для меня началась новая страница в жизни.
Я сделал два шага и нагнулся к бумажке. Почему-то мое сердце забилось так часто, будто сейчас был урок физкультуры и я пробежал три раза вокруг школы. Дрожащими пальцами я медленно прикоснулся к картонке, еще медленней перевернул… Казаченко что-то возбужденно мне говорила, но я не слышал ее слов.
Я смотрел на картонку и чувствовал, что мне становится душно. Перед глазами поплыло. Я прислонился спиной к стене ледника.
Загадочной картонкой являлась наша семейная фотография. Та, на которой я, мама и папа.
И в самом низу фотоснимка кто-то выцарапал надпись.
Угловатые корявые буквы складывались в короткое фатальное слово.
Надпись гласила: «СЫНОК».
