Вошла служанка.
— Консейсао, этот мальчик, что сидит сейчас на кухне, болен… Дай ему поесть из глиняного горшка. Слышишь? Из того, в котором мы поджариваем кукурузу. — Дона Манинья говорила тихо, почти шепотом. — Постарайся не ставить потом горшок вместе с остальной посудой. Вилку можешь дать любую, но после отложи ее в сторону. Ты слышишь?
— Да, сеньора.
— Ее нельзя класть рядом с другими… Когда он поест, поставь глиняный горшок и положи вилку куда-нибудь в сторонку, подальше от тарелок.
— Хорошо, сеньора.
— Ты поняла? Глиняный горшок, в котором мы поджариваем кукурузу. Отложи все в сторонку, когда он поест.
— Хорошо…
— Можешь идти. Нет, постой… Вилку дай ему ту, что с черной ручкой. Ни Биа, ни кто другой ни о чем не должны знать. Ах да, скажи Норберто, чтобы он заглянул ко мне.
Норберто, воспитанник доны Маниньи, жил у нее в доме с детских лет. Она вздохнула с облегчением. Оставалось только поговорить с фельдшером. Но это она успеет сделать и после обеда.
Они отправились к нему, когда уже начало темнеть, но сеньора Пинто не оказалось дома, он ушел в кино. Единственное, что они могли теперь предпринять, — это обратиться к самому доктору Ногейре. Дона Манинья не захотела подниматься на второй этаж. Она решила подождать на улице и велела Норберто сопровождать больного мальчика. Дверь им открыл сын доктора Ногейры. Норберто спросил его, дома ли отец. Тот отвечал, что дома, но им придется подождать, пока он примет ванну, и захлопнул у них дверь перед носом. Больной мальчик перегнулся через перила лестницы и с любопытством стал изучать первый этаж. Он разговорился с Норберто о своей болезни — мучает его давно, но он толком не знает, что с ним. Потом примостился на ступеньке и замолчал. Норберто подошел и сел рядом.
— Ты знаешь Сан-Висенти?
— Нет.
— Ты здесь впервые?
— Ага…
— Где тебе больше нравится, в Прае или на Сан-Висенти?
Больной мальчик улыбнулся:
— Говорят, на Сан-Висенти лучше, но я скучаю по Прае.
Норберто недоверчиво улыбнулся:
— Ты только сегодня приехал и уже соскучился?
— А разве ты не знаешь, что у каждого быка свой загон?
Норберто расхохотался. На лестнице раздались шаги. Это дона Манинья пришла узнать, почему они так долго не возвращаются. Норберто рассказал ей, в чем дело, и она ушла, пообещав ждать их на другой стороне улицы.
— У каждого быка что?..
— Свой загон. Так-то, сеньор… — Жулио посмотрел Норберто прямо в глаза. И словно весь сжался.
Норберто немного помедлил, потом, как бы рассуждая про себя, задумчиво произнес:
— Загоны тоже бывают разные… Большие и маленькие…
— Я только знаю, что у каждого — свой.
— Так, по-твоему, Прая — загон?
— Нет, что ты… Это я просто так сказал, для сравнения.
Мальчик нравился Норберто, и он жалел его. В глубине души он молил бога, чтобы доктор Ногейра принял их как можно скорее. Он присел около него на корточки. Но в то же мгновение выпрямился. Мальчик взглянул на него, словно опасаясь потерять неожиданно приобретенное:
— Ты уходишь?
Рядом послышались шаги. Должно быть, доктор Ногейра уже принял ванну. Жулио встал. Пригладил рукой курчавые волосы и застегнул воротник рубашки. Дверь отворилась. На пороге появился доктор Ногейра, облаченный в купальный халат, с сигарой во рту. Он казался высоким и сильным. Продолговатое, плоское, как блин, лицо его было словно сплющено посредине, расширяясь в верхней части, ближе ко лбу. Крохотные, лишенные всякого выражения глаза терялись среди густых бровей. Доктор Ногейра спросил, что им нужно. Мальчики переглянулись. Норберто вручил ему письмо. Доктор крикнул в растворенную дверь, чтобы ему принесли нож для разрезания бумаги. Но, увидев, что конверт не заклеен, отменил приказание. Голос его был хриплый и вялый. Окончив чтение, он почесал лысеющую макушку и велел подать ему пепельницу. Загасил недокуренную сигару и объявил Норберто:
— Это не по моей части. Вы обратились не по адресу.
Норберто перевел глаза с доктора Ногейры на больного мальчика. Недоуменно, будто не разобрав ответа, он проговорил:
— На конверте ваше имя, сеньор доктор… — И обратился к больному мальчику за подтверждением: — Разве не так?
