— Кажется... нас... нас... — шепнул Ригер Сташеку.
Все сидели в маленьких красных креслицах, только ксендз стоял в самом темном углу, между двумя шкафами. Стефан бросился к нему.
Ксендз что-то бормотал.
— У-убьют, — проговорил Стефан.
— Pater noster, qui est in coelis[79], — шептал ксендз.
— Отец, отец, это же неправда!
— Sanctificetur nomen Tuum...[80]
— Вы ошибаетесь, вы лжете, — шептал Стефан. — Нет ничего, ничего, ничего! Я это понял, когда упал в обморок. Эта комната, и мы, и это все; это — только наша кровь. Когда она перестает кружить, все начинает пульсировать слабее и слабее, даже небо, даже небо умирает! Вы слышите, ксендз?
Он дернул его за сутану.
— Fiat voluntas Tua...[81] — шептал ксендз.
— Нет ничего, ни цвета, ни запаха, даже тьмы...
— Этого мира нет, — тихо проговорил ксендз, обращая к нему свое некрасивое, искаженное страданием лицо.
Немцы громко засмеялись. Каутерс резко встал и подошел к ним.
— Entschuldigen Sie, — сказал он, — aber der Herr Obersturmfuhrer hat mir miene Papiere abgenommen. Wissen Sie nicht, ob...[82]
— Sie missen schon etwas Gedud haben[83], — оборвал его плотный, широкоплечий немец с красными прожилками на щеках. И продолжал рассказывать приятелю: — Weisst du, das war, als die Hauser schon alle brannten und ich glaubte, dort gebe es nur Tote. Da rennt Dir doch plotzlich mitten aus deni grossten Feuer ein Weib schnurstracks auf den Wald zu. Rennt wie verruckt und presst eine Gans an sich. War das ein Anblick! Fritz wollte ihr eine Kugel nachschicken, aber er konnte nicht einmal richtig zielen vor Lachen — war das aber komisch, was?[84]
Оба рассмеялись. Каутерс стоял рядом и вдруг невероятным образом скривился и выдавил из себя тоненькое, ломкое «ха-ха-ха!».
Рассказчик нахмурился.
— Sie, Doktor, — заметил он, — waram lachen Sie? Da gibt's dock fur Sie nichts zum Lachen![85]
Лицо Каутерса пошло белыми пятнами.
— Ich... ich... — бормотал он, — ich bin ein Deutscher![86]
Сидевший вполоборота немец смерил его снизу взглядом.
— So? Na, dann bitte, bitte.[87]
Вошел высокий офицер, которого они прежде не видели. Мундир сидел на нем как влитой, ремни матово поблескивали. Без каски; вытянутое, благородное лицо, каштановые с проседью волосы. Он оглядел присутствующих — стекла очков в стальной оправе блеснули. Хирург подошел к нему и, встав навытяжку, протянул руку:
— Фон Каутерс.
— Тиссдорф.
— Herr Doktor, was ist los mit unserem Professor?[88] — спросил Каутерс.
— Machcn Sie sich keine Gedanken. Ich werde ihn mit dem Auto nach Bieschinetz bringen. Er packt jetzt seine Sachen.[89]
— Wirklich?[90] — вырвалось у Каутерса.
Немец покраснел, затряс головой.
— Mein Herr! — Потом улыбнулся. — Das mussen Sie mir schon glauben.[91]
— Und warum werden wir hier zuruckgehalten?[92]
— Na, na! Es stand ja schon tibel um Sie, aber unser Hutka hat sich doch noch beruhigcn lassen. Sie werden jetzt nur bewacht, well Ihnen unsere Ukrainer sonst etwas antun konnten. Die lechzen ja nach Blut wie die Hunde, wissen Sie.[93]
— Ja?[94] — изумился Каутерс.
— Wie die Falken... Man muss sie mit rohem Fleisch futtern[95], — рассмеялся немецкий психиатр.
Подошел ксендз.
— Herr Dortor, — сказал он, — Wie kam das: Mensch und Arzt, und Kranke, die Erschiessen, die Tod![96]
Казалось, немец отвернется или попытается заслониться рукой от черного нахала, но неожиданно лицо его просветлело.
— Jede Nation, — заговорил он глубоким голосом, — gleicht cinem Tierorganismus. Die kranken Korpersellen mussen manchmal herausgeschnitten werden. Das war eben so ein chirurgischer Eingriff.[97]
Через плечо ксендза он смотрел на Носилевскую. Ноздри его раздувались.
— Aber Gott, Gott[98], — все повторял ксендз.
Носилевская по-прежнему сидела молча, не шевелясь, и немец, который не сводил с нее глаз, заговорил громче:
— Ich kann es Ihnen auch andcrs crklaren. Zur Zeit des Kaisers Augustus war in der Galilea ein romischer Statthalter, der ubte die Herrschaft ubei die Juden, und hiess Pontius Pilatus...[99]
Глаза его горели.
— Стефан, — громко попросила Носилевская, — скажите ему, чтобы он меня отпустил. Мне не нужна опека, и я не могу тут больше оставаться, так как... — Она смолкла на полуслове.
