Миссис Меррей считала, что это объясняется желанием великой звезды отстоять свое право на частную жизнь, поэтому не усматривала тут ничего предосудительного. Но беспокойство имело более глубокие корни. Довольно часто в Нью-Йорке и Калифорнии Мэрилин звонила с телефонов общественного пользования.
Роберт Слэтцер, знавший Мэрилин с сороковых годов, говорит: «Она сказала, что, наверно, ее телефонная линия прослушивается. По этой причине актриса начала носить с собой тяжелый кошелек, набитый монетами, и когда ей нужно было позвонить по важному поводу, она шла к телефону-автомату. Было видно, что она испугана».
Артур Джеймс, с которым в последние дни жизни виделась она довольно часто, рассказывает: «Иногда Мэрилин звонила из телефонной будки в Баррингтон-парке и говорила: «Прошу тебя, давай встретимся?» Она рассказывала, что стоит в телефонной будке и смотрит, как играют дети, — это было так печально. Она звонила из общественных телефонов-автоматов, как я понимаю, из-за навязчивой идеи, что ее частная жизнь перестала быть тайной для окружающих. Грешно было бы винить ее: ведь несколько месяцев назад меня самого просили помочь установить в ее доме подслушивающую аппаратуру. Но я так и не сказал ей об этом».
Если бы Мэрилин даже предупредили о нависшей над ней опасности, она вряд ли сумела бы полностью осознать всю полноту ее. Состояние актрисы теперь было очень нестабильно, ей все труднее и труднее было владеть собой.
* * *
Весной 1962 года ее друг, поэт Норман Ростен, посетил Голливуд. Они с женой навестили Мэрилин в ее новом доме в Брентвуде. С удовольствием слушали супруги щебетание хозяйки о домашних заботах, издавали одобрительные звуки по поводу привезенных ею из Мексики масок и ацтекского календаря. Все же, находясь в полупустых комнатах с окнами, занавешенными белыми простынями, Ростен испытывал глубокое беспокойство. Слушая Мэрилин, он слышал только «скрытое отчаяние».
Случайно Ростен встретился с Ди Маджо и Синатрой. «Ди Маджо, — говорила Мэрилин, — присматривает за мной или что-то в этом роде. Если у меня возникают какие-то проблемы, мне достаточно позвонить Джо». При Синатре, который зашел, чтобы пригласить Мэрилин на обед, она, похоже, испытывала пьянящее чувство и была немного нервной». На другой день она позвонила в 7.30 утра — так ей не терпелось поговорить о Синатре. «Он хорош, правда?» — спросила Мэрилин.
«Тон ее голоса, — вспоминал впоследствии Ростен, — был вовсе не радостным, а скорее испуганным».
Однажды вечером Ростен вместе с Мэрилин слушали его пленку: поэт читал свои стихи. Она сказала, что перед его приездом «приняла маленькую таблетку» и ей придется лечь в постель. Когда Ростен уходил, хозяйка уже задремала, а магнитофон продолжал работать. Все больше и больше Ростен укреплялся в мнении, что друзья уже не смогут повлиять на судьбу актрисы.
В последний день своего пребывания в Калифорнии Ростен вдвоем с Мэрилин сели в лимузин и поехали в художественную галерею. Внимание Мэрилин привлекла одна работа Родена. Это была бронзовая копия, изображавшая обнимающихся мужчину и женщину, — мужчина был плотоядно агрессивен, а женщина покорна. «Посмотри на них, — промолвила Мэрилин, — как красиво. Он делает ей больно, но в то же время он хочет любить ее». Она тут же купила эту статую, заплатив более тысячи долларов. Актриса сгорала от нетерпения, желая побыстрее показать свое приобретение доктору Гринсону. Но то, что произошло дальше, встревожило как Ростена, так и психиатра.
Гринсон сказал, что, на его взгляд, статуя поразительна. Мэрилин, не удовлетворенная таким ответом, водила по ней руками. «Что это значит? — допытывалась она. — Он что, владеет ею или это только видимость? А это что? Похоже на пенис». Казалось, что голос ее вот-вот сорвется. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что предмет, заинтересовавший ее, не был пенисом, но Мэрилин не унималась: «Как вы думаете, доктор? Что это значит?»
Ростен чувствовал, что Мэрилин хотела получить ответы на вопросы, на которые не было ответа, — как можно почувствовать любовную нежность, как распознать Жестокость и защититься от нее? «Правда состояла в том, — заключил он, — что она теряла себя».
