Было ли во мне что-то яркое и особенное, чтобы про меня можно было сказать: «Вот это тот самый!», «Он — особенный» или: «Он знает, чего хочет, и упорно идёт к своей цели»? Вряд ли. А может: «У него постоянно какие-то идеи» или на худой конец: «Путь он даже последний неудачник, но есть в нём какая-то искра». Тоже нет. Скорее всё это я могу сказать обо всех вокруг, но только не о себе. Да и остальные обо мне такого не скажут. Они все всегда смотрели на меня как на пустой горшок, в который можно сваливать все свои мысли, проекты, мечты и достижения. Такое ощущение, что весь мир поделён на тех, кто ищет, куда бы всё это свалить (или отлить), а также на тех, кто представляет собой различные сосуды для этого содержимого — от изящных китайских ваз до унитазов в общественных туалетах.
Я никогда не торопился высказываться. По большей части я слушал и кивал. Я был журналистом — интервьюером от природы. Особенно хорошо мне удавалось посмеиваться в нужных местах, а также мычать, поддакивать, вскидывать брови — таких как я немного, и мы ценимся. За нами буквально идёт охота. Спрос превышает предложение. Это очень похоже на очередь в туалет в каком-нибудь пивном баре. Все уже нажрались, и им не терпится поскорее вылить своё содержимое наружу. А специальных сосудов для этого содержимого немного — дефицит. И вот на таких, как я, тоже походу дефицит. А что, спрашивается, будут делать два переполненных идеями человека? У них же нет свободного места, чтобы вместить поток сознания другого существа, у них и так всё через край льётся. Они перебивают друг друга, стараются перекричать, спорят, хоть и имели в виду одно и то же. Им не договориться никак. И вот появляюсь я. Преисполненный внутренней пустоты. И они наперебой кидаются ко мне, чтобы эту пустоту заполнить.
…
Гриф больно клюнул меня в руку, и я вскочил, отдёрнув её. Оказывается — заснул на этих камнях и не заметил. На руке красовалась тёмно-синяя ссадина от укуса. Это мне ещё повезло. Слышал, они умеют мясо вырывать из тел. Второй обходил меня с обратной стороны. Я попробовал лягнуть его ногой, но он вовремя отскочил и неуклюже отлетел в сторону.
Снова мелькнули тени и захлопали крылья, а грифы, мельком оглянувшись, панически вспорхнули и поспешили скрыться. Я тоже обернулся. На меня летели двое прекрасных и воинственных ангелов с заострёнными палками наперевес. Они заслонили солнце и в его лучах пикировали в моём направлении. Величественная картина. Так и умереть не страшно. Второй раз… теперь уже, возможно, окончательно… только и успел подумать я. Но ангелы приземлились с характерным шлепком босых ног о камень и встали вокруг как телохранители, грозно озирая окрестности. Они были эталоном мужественности: накаченные мышцы, квадратные подбородки, плотно сжатые губы и сдвинутые брови. В их лицах читалась решимость сразиться с любой угрозой. Гениталии у ангелов отсутствовали — вид снизу не давал в этом усомниться.
— Вас послали Карионы?
— Эукариоты, — со вздохом уточнил один из них.
— Почему они бросили меня? Они ведь хотели поговорить.
— А ты хотел? — говорил всё время только один, поглядывая на меня сверху вниз, а второй даже не смотрел в мою сторону.
— Что это за мир? И как я сюда попал?
Они оба усмехнулись.
— Глупый человек. Этот мир — твой. Это МЫ сюда «попали».
Отлично, значит это мой мир. Тогда мне нечего опасаться.
— Это твой мир, но воюют в нём совсем другие силы, гораздо могущественнее тебя.
— Кто?
— Скоро узнаешь. Вставай и иди. Эукариоты на вершине. Они ждут тебя. Мы будем неподалёку.
Они взмыли вверх, и пропали за облаками.
Наконец, я решился, встал в полный рост и побрёл к горной гряде. Это было долго и не так приятно, как шагать по траве в лесу. Солнце скрылось за тучи, но всё равно было жарковато. Я вспотел и быстро натёр мозоли на ступнях. Если это загробная жизнь, то я, скорее всего, в чистилище. Ну что за глупые клише!
…
Продолжая путь, я вспоминал свою жизнь. Стали всплывать в памяти какие-то картины, но всё же небольшими обрывками, лоскутами. Мало приятного, мало занимательного, но то была моя жизнь, какая-никакая…
