«Боги ждут слез».
«Не дождутся. Лучше убей!»
«Пернатый Змей молчит. Накорми бога».
«Чем?»
«Человеческий страх — сладчайшее из яств».
«Я отравлю его насмерть».
«Нам нужен дождь. Моли о нем. Кричи. Страдай!»
Жабий жрец повесил ритуальный топор на пояс, с лезвия скатилась тяжелая капля.
Кровь. Чья кровь?
Тень синих перьев скользнула по бесчувственному телу, даруя прохладу пересохшим губам.
«Что сделал ты со мной?»
«То, что никто не посмел».
Жрец наклонился к лицу, язык вывалился из норы, обрамленной гнилыми зубами. Он облизал соль с моих щек и лба.
«Ни слезинки не нашел».
«Уйди!»
«Так говорят все женщины. Ты не разжалобишь меня».
Мерзкие пальцы поползли по груди, сорвали пояс, коснулись бедер.
«Я жаждал ввести тебя в дом женой».
Еще одна тяжелая багровая капля зашипела на раскаленном песке.
Жрец поднялся. Черный вопль, расколовший небо, смел грязную тень прочь, обратив ее крестиком улетающего грифа над головой. Я осталась одна.
Зрачки глядели на солнце, огонь расплавлял дно глаз. Ослепнуть — лучшая награда перед встречей с жестоким богом.
Он должен прийти. Он не спешил. Я высыхала от жажды, как змея на раскаленном песке.
Я ждала.
Час. Два. Три.
Солнце уже скрылось за скалой Виноватых Женщин, а бог не появлялся.
Тени острых вершин удлинились и заслонили раскаленное тело от пекла. Юркая ящерка промелькнула и скрылась в камнях, гриф снизил круги, и тень широких крыльев освежила лицо.
Кто-то задел веки — я открыла глаза.
Маленькая игуана испуганно отпрянула от лица. Чешуйки на боках блеснули ослепительным изумрудом.
Я вспомнила эту маленькую ящерицу.
Храбрый Лис ловил малюток голыми руками и насаживал на острые ветки. Ящерки медленно коптились в дыме костра, их сок стекал на угли. Юноша, запрокинув лицо, слизывал летящие масляные капли, и с хрустом перемалывал зубами вяленые хвосты:
— Мое тело станет таким же выносливым, живучим и ловким, как тело игуаны, — хвалился он. — Но и о твоем теле надо позаботиться. Эту, самую жирную ящерицу, я приготовлю для тебя. Вырастешь — будешь быстрой и плодовитой, как игуана.
Вытащив добычу из мешка, он удивился:
«Погляди. У ящерицы синие глаза».
«Отпусти ее. У мамы такие глаза. И у меня. У нас одна кровь».
«Смеешься! Человек не родня игуанам».
«А вот и родня!» — я вытряхнула мешок, и стайка пленниц скрылась в камнях.
«Это глупо, — сказал Храбрый Лис. — Все равно их поймают братья».
«Не поймают. Игуаны умные. Им хватит одного урока, чтобы впредь вам не попадаться».
* * *
Маленькая игуана снова коснулась моего лба.
Пусть бы она вонзила зубы в глаза, пусть бы прокусила жилы. Я устала умирать. Тело покрылось волдырями. Солнечные лучи прожарили его до костей. Острые грани песчинок сверкали, как маленькие стрелы, и горели острее граней алмаза, ярче золы из костра.
Снова быстрая тень разбудила меня.
Игуана была не одна. На моих плечах и груди сидела целая стайка ящериц, и все, не мигая, наблюдали за мной.
Игуана замирает на месте, когда чего-то боится. Мелкие ящерки опасаются любого шороха, страшатся собственной тени. Шевельнусь — и малютки вмиг исчезнут, превратятся в высохшие корешки. А некоторые могут стать прозрачными, как кусок хрусталя.
Я открыла глаза.
Игуана приблизилась и показалась мне величиной с дракона. Ее спина закрыла горизонт, в каждой чешуйке отразились мои испуганные глаза. Ресницы дрожали, к губам прилипли раскаленные песчинки.
Чего я боюсь? Кого? Самое страшное осталось позади.
Мы с игуаной встретились взглядами.
Она сидела так близко, что ухо уловило скрежет бронзовой чешуи. Зеркальные пластинки скрипели, задевая друг друга. Зубчатый хребет закрыл очертания гор. Быстрый раздвоенный язычок показался из пасти и коснулся моих зрачков.
Она уже не боялась, нет.
Это могло означать лишь одно. Я умерла.
…Я проснулась.
