Пробуждение было неприятным. Холодный сырой подвал ничем не походил на уютную корчму. Паутина скопившаяся по углам красиво сочеталась с покрытыми плесенью, бревнами стен. Шебуршание в углу наводило на мысль о соседстве крыс… И судя по звукам, зверюки там копошились не маленькие — как минимум с кошку!
Первая попытка принять сидячее положение окончилась неудачей. Кое-как, опираясь о покрытые какой-то скользкой гадостью бревна стены, удалось сесть. Правда легче от этого не стало. Даже наоборот — шебуршание из угла переместилось ближе. Вроде даже что-то поблескивать в темноте начало. То ли глаза, то ли зубы. А может и то и другое. Кто с похмелья разобрать может? Но хуже всего была жажда. Внутри полыхал пожар вытягивающий из тела все соки. Хошь не хошь, а делать что-то надо.
С большим трудом, но удалось-таки встать на шатающиеся, неверные ноги. И три последующих шага к окованной железом двери, были воистину великим подвигом. Эх, мелькнула в голове мысль, отметить бы это дело…
— Эй, изверг, — с сипом выдало пересохшее горло, — дай водицы испить. А то помру здесь, а отвечать тебе…
На большее сил не хватило. Дрожащие ноги подогнулись, и Василий кулем бухнулся на утоптанный до твердости камня, земляной пол. От затраченных усилий дико разболелась голова. В ней что-то бухало, скрежетало… Не сразу до Василия дошло, что скрежетало вовсе и не в голове, а в заржавевших от сырости петлях тяжелой двери.
— Накось, испей, — раздался сверху густой голос стражника и аккурат возле головы похмельного бедняги опустилась глиняная посудина, до краев наполненная такой вожделенной, и от того наивкуснейшей, водой. Пусть даже она и отдавала затхлостью.
— Батюшка, благодетель! — дрожащими руками Василий схватил посудину и расплескивая воду принялся жадно хлебать. Седоусый стражник осудительно качал головой.
— Эх, Василий, Василий. Не надоело тебе к нам в поруб попадать? Бросал бы ты пить, а? Такой богатырь был! Посмотри во что превратился-то!
Василий опрокинул в себя остатки воды, тыльной стороной ладони отер губы и смачно рыгнул.
— Хе, Никитич! Кто вчера не пил зелена вина, тот сегодня не знает подлинного вкуса воды.
— Тьфу, пропасть! — плюнул в сердцах стражник. — Ну погоди, вот ужот-ко выпорют тебя при всем чесном народе, буде тебе наука!
С противным визгом и грохотом дверь закрылась, снова погружая Василия в неприятную темноту.
А ведь и правда, на этот раз публичной порки не избежать. Вот стыдоба. Как потом людям-то в глаза смотреть? Василий пригорюнился. Прав Никитич, был богатырь… Был да весь вышел. Тоскуют руки по мечу, да только как пройти мимо корчмы? Всем его боги миловали — и ростом и силушкой, а вот случилась беда, и нашел утешение в чарочке… Крепко зелен змий опутал.
С такими мыслями и задремал Василий. И приснилось ему, что сидит он вновь в Золотой Палате, богатыри ему здравницу кричат, а сам светлый князь его благодарит за службу Руси…
Проснулся Василий от противного скрипа несмазанных петель. Хмель к тому времени выветрился, только дрожь в руках осталась. Хотелось похмелиться, да снова сон сладкий досматривать.
— Ну чего бродите, окаянные? — в сердцах бросил Василий. — Дайте хоть здесь отдохнуть человеку…
— Вставай уж, — буркнул пришедший с Никитичем гридень. — Наотдыхался. По приказу самого Светлого Князя Владимира, за обиды причиненные тобой корчемщикам, за долги неуплаченные, выпороть тебя велено у ворот княжеских.
Забилось сердце Василия, как птица в силке. До сей поры теплилась надежда,
что образуется. Ан нет. Видимо постарался Саргон на славу. Кровопийца! Вот стыдоба… Но делать нечего — сам не пойдешь, гридни связанного отволокут. Позору еще больше будет. Пересилив себя, он кое-как поднялся:
— Ну коли по приказу самого Светлого Князя… Ведите!
Словно в тумане шел Василий за гриднем. Хоть цепей не надели, и то хорошо. Долга оказалась дорога до княжеских ворот. Как ни прятал Василий взгляд, а нет-нет, да видел обращенные на него жалобные взгляды челяди. Да и не только челяди. Углядел краем глаза и пару богатырей, из тех с кем когда-то плечом к плечу… И становилось от этого еще тоскливее. Жгли эти взгляды так, что хотелось волком взвыть да помереть тут же.
