— Не буду!.. Он и говорить не станет!..
— Тихо! Ша! Отдыхайте!
Маклер сел за письменный стол и снял телефонную трубку. Згула метался по комнате, размахивая руками. Сабилович простерся мертвый. Кассир пребывал по-прежнему в оцепенении, мысль у него была только одна: убедить самого себя, что это не он присутствует в кабинете. Иначе и быть не может, иначе его давно выставили бы за дверь. Весь этот эпизод, казалось, был создан одним только воображением, настолько соответствовал он той сцене, которая при подобных обстоятельствах должна была разыграться за кулисами банка. Временами кассир таращил глаза, потом закрывал их снова, желая убедиться, что зрение, слух и прочие чувства его не обманывают. Перед его носом торчал лысый череп директора Сабиловича, обильно орошенный потом. Ну и череп — истый край долин и плоскогорий… Вот шишка финансового таланта, вот бородавка изворотливости, а вот эта шишечка над ухом — ярко выраженная склонность пакостить ближнему. Спеванкевич не мог сдержаться, прикоснулся пальцем к потной лысине и, напуганный своей смелостью, тотчас его отдернул. И тут же понял: бояться нечего, сейчас дозволено все. Вот так сон…
— Пан советник Лаузиг? Мое почтение, пан советник, добрый вечер, говорит Шрон… Вы уже знаете, в какую беду мы попали из-за этих уголовников… Что? Что?! Пан советник, это грязные сплетни, это клевета!.. Что? Все равно, ваш министр должен нас спасти! Должен! Должен!!! Да нет же!.. Нет!.. Министерство иностранных дел тоже очень и очень вмешается, оно страшно будет нажимать, потому что Англия возмущена, вся Англия — вы понимаете?! За нас парламентский клуб депутата Кацикевича и клуб сенатора Айвачинского, я думаю, ваш министр не захочет ссориться с третьей частью сейма, как раз сегодня, сегодня, пан Лаузиг!.. Еще раз вас, пан Лаузиг, предупреждаю, не подрывайте кредита Польской республики!.. Значит, во сколько директору Згуле приехать?.. В час? Невозможно! Мы спешим, но вам надо спешить еще больше, потому что Польша… Она не может ждать, пан Лаузиг!.. В одиннадцать? Но вместе с министром?.. Мое почтение, пан советник! Добрый вечер, пан Лаузиг!
— Что он там болтал?
— Много болтал… Неважно! Будьте у него вместе с сенатором ровно в одиннадцать. И возьмите их в оборот. Все складывается прекрасно: как раз сегодня сейм голосует за дрожжевой налог. Положение у кабинета непрочное, значит, Банк Польский за нас поручится. Шрон гарантирует, что поручится! Пан сенатор, к телефону! Алло! Дайте коммутатор министерства иностранных дел!.. Что?.. Вы, барышня, вату из ушей выньте — коммутатор министерства иностранных дел! Сенатор — прошу!
Сенатор застонал в отчаянии, но выкарабкался из кресла и стал на дрожащих ногах, сломленный, полуживой.
— Пан секретарь Стренчинский?. Говорит Шрон. Добрый вечер. С вами тут хочет сенатор Айвачинский… Вы уже знаете, что на закрытом заседании фракции все ужасно рассердились из-за испанского протокола и адриатической ноты? Могут быть большие неприятности. Сейчас он скажет вам все подробно — добрый вечер!
Сенатор окончательно отделился от кресла и, как лунатик, на негнущихся ногах, шагнул к телефону.
Спеванкевич очнулся от видений. В голове мигнуло нечто похожее на многократно вспыхнувшую зарницу, руки и ноги невольно дрогнули. Руки крепче прижали к телу портфель, ноги пожелали вынести его из кабинета. Глаза уставились на дверь, которая отодвинулась вдруг куда-то в глубину. Гладкая поверхность скользкого как лед паркета наполнила сердце робостью. Но он все-таки попытался пересилить себя — таинственный голос побуждал его настоятельно к действию, нашептывал что-то в оба уха. Топчась и переступая с ноги на ногу, Спеванкевич сдвинулся с места, но бронзовая ручка в далеких дверях повернулась и часто застучала, — кто-то в нетерпении тряс ее снаружи. Маклер Шрон, перегнувшись вперед, скользя, словно на коньках, на подошвах своих плоских остроносых ботинок, подъехал к двери и повернул ключ. Кассир понял — наконец наступило то, что должно было наступить… Трезвые, неумолимые факты, железная логика событий — конец! Страх был огромен, но в измученном мозгу что-то прояснилось, сверкнула новая истина. Уничтоженный и выброшенный из жизни, наконец-то он познает покой.
