-- Что с тобой? -- произнес он удивленно. Ты что, лесбиянка?
Она расплакалась от таких обидных слов. Никто еще не говорил ей таких гадостей, пролепетала она; но не призналась ему, что есть у нее одна еще более странная особенность: она девственница. И просто умрет от стыда, если об этом узнает мистер Гэдсден...
Она горько рыдала, не отдавая себе отчета почему -- то ли из-за вопроса мистера Гэдсдена, уж не лесбиянка ли она, то ли из-за того, что до сих пор девственница. Он обнял ее, нежно гладил по голове, целовал, приговаривая:
-- Довольно, довольно, мое сокровище...
Наконец слезы иссякли, она успокоилась.
Ровно через восемь минут она лежала раздетая на кушетке, а он стаскивал с себя рубашку. Она старалась не смотреть на него -- разглядывала фотографии на стенах. Вот мистер Гэдсден стоит рядом с президентом Кеннетом Гэлбрайтом. Как только наступит самый ответственный момент, она закроет глаза,-невыносима мысль, что придется заниматься этим на глазах у знаменитых государственных деятелей...
Мистер Гэдсден что-то медлит... Полетт поглядывала на него краем глаза: надевает рубашку...
-- Прости меня,-- пробормотал он.-- Лучше одевайся... у меня что-то духа не хватает на это.
Она закрыла глаза, чтобы не видеть на фотографиях Гэдсдена, президента Кеннеди, мэра Линдсея, Джона Кеннета Гэлбрайта... Но уши-то не заткнешь...
-- Понимаешь, на тебя, лежащую на этой кушетке, обнаженную, такую молодую, с совершенными формами тела,-- говорил мистер Гэдсден,-- мысленно представляю тебя, в белом халатике, в кабинете доктора Левинсона, за работой, как ты выполняешь его несложные задания; ты смотришь не отрывая глаз на мои кровоточащие десны, с торчащими мелкими обломками зубов причудливой формы, в эту пасть старика,-- и казню себя: "Омар Гэдсден, ты покушаешься сейчас на саму невинность не зная к ней жалости! Ты старый, презренный развратник! Это отвратительно и недостойно тебя!"
Полетт сильно сожалела потом, что ее тогдашнее состояние не позволило ей по достоинству оценить этот запоминающийся момент,-- никогда после он не казался ей столь красноречивым и убедительным во всех программах, которые смотрела по телевидению.
-- Одевайся, Полетт, одевайся! -- мягко бубнил он, стараясь не терять своего веского, только что продемонстрированного имиджа.-- Я иду в ванную комнату, вернусь, когда ты будешь готова.-- И удалился.
Медленно она стала одеваться, все еще питая слабую надежду -- он вернется и скажет что передумал. Сможет ли она снова зайти так далеко, с другим мужчиной,-- это большой вопрос... Он и вправду не покидал ванной комнаты, пока она одевалась и приводила в порядок прическу, растрепанную во время схватки.
Гэдсден налил неразбавленного виски, и они в элегически грустной тишине сидели вдвоем, наблюдая за угасавшим октябрьским вечером. Когда она робко напомнила ему о предстоящей вечеринке в Даунтауне, он не скрыл, что у него сильно болят челюсти -- придется остаться дома и заняться ими. Выпили еще; когда стало совсем темно, она покинула его квартирку. Он остался один и погрузившись глубоко в кресло полоскал виски свои больные десны.
Вдруг Полетт вспомнила, что пообещала этому парню из книжного магазина прийти часов в пять. Пока она окончательно не решила, что предпринять; стала осторожно переходить Мэдисон-авеню. Будь что будет, но она обязательно попадет сегодня вечером на вечеринку в Даунтаун -- так она сказала себе.
Толпа все прибывала в багажное отделение и таможню из иммиграционной секции; среди нее -- плотные, сбившиеся в кучу группы туристов. Там царила такая невообразимая суматоха, что с галереи для встречающих не различишь собственную мать, не говоря уже о человеке, которого довелось видеть собственную мать, не говоря уже о человеке, которого довелось видеть всего месяц за всю жизнь, да и то девять месяцев назад. Беула, напрягая зрение, вглядывалась через стеклянную стену в толпу, пытаясь отыскать в ней Джирга. Вокруг нее многие, заметив этажом ниже родственников, радостно махали им руками, высоко поднимали детей и махали их ручонками в знак приветствия.
