Лицо у Нади было растерянное, явно смущенное.
— Что-то случилось, — сказала она, дотрагиваясь до его руки.
— Что, что? — испугался он. — Ты?
— Нет, нет, я в порядке. С людьми что-то случилось. Я уже давно на вокзале, три часа сидела здесь до тебя, и никто меня не трогал, не заговаривал, и вообще… А тут один за другим… Подходят, расспрашивают, знакомятся. Ты их не подговорил?.. Нет, я шучу. За полтора часа я услышала больше предложений, чем за год жизни на севере. Странно, очень странно! Как это все чувствуется? По воздуху, что ли, разносится…
Он обнял ее одной рукой за плечи, и девушка почувствовала, что они одни на острове. На прекрасном пустынном острове, где крупная лиловая галька, теплое море и вдали, в глубине, пальмы. Ласковый дождь только что прошел, небо сине, залив тих, можно никуда не торопиться.
— Нам некуда торопиться, Надя! — торжественно сказал Стасик. — Мы пришли в свою гавань.
Алкоголь не облегчал Олегу душу, лишь притуплял ощущения. Впрочем, и до того, как продали машину, находясь по восемь — десять часов за рулем, он чувствовал себя не лучше. Не сон, а кошмар, бред наяву преследовал его. Как-то Пуф спросил его: “Что с тобой, Худо?” Небрежно так спросил, но мелькнул в его взгляде оттенок былого уважения к бывшему заводиле притворяшкинских мистерий. Тронул Олега и вопросом и тоном.
— Не знаю, Стасик, — сказал он. — Я теперь ничего не знаю. Люсина смерть подкосила меня. Понял одно: в Наполеоны не гожусь, через чужую жизнь мне не переступить.
— Каешься?
— Не в том дело, не в том. Мне иногда кажется, что я любил ее, как говорят в романах, по-братски, точнее, она одна стоила того, чтобы ее любить так. Она верила, а мы дурака валяли, но… да и это несущественно, а вот в душе какое-то недоумение… Почему?
Пуф нахмурился и недовольно молчал. Видно, жалел, что задал вопрос и вызвал Олега на откровенность. А тот, как бы не замечая сопротивления собеседника, его хмурого вида, продолжал с непривычной горячностью:
— Ты думаешь, почему я старика терплю, его фокусы, обиды все переношу?
— Да, — сказал Пуф и с любопытством посмотрел на него, — почему?
— Да потому, что крепче всех нас он оказался. С ним не так глупо себя чувствуешь, смысл какой-то появляется. И Люськина гибель тоже иначе представляется.
— Купил он всех нас этой смертью, — вспомнив разговор с Костей, отрезал Пуф, махнул рукой и не стал больше слушать излияния Худо.
Да тот и не стал продолжать. Будто в наказание за прошлую свою болтливость, он временами немел, становился косноязычен и неразговорчив. И мысли его разбегались по сторонам, не оставляя в уме и душе следа. Что-то мучило Олега, и не было названия этому мучению. Он без конца перебирал причины, затем отбрасывал их как несущественные. Все было не то, не то. Страшная смерть девушки, и развал компании притворяшек, и это болезненное ненужное бегство из ничего в никуда сильно потрясли его, перевернули, но не уничтожили в нем какую-то подспудную, невысказанную мысль. Даже не мысль, а вопрос к самому себе. Он ловил себя на странном занятии, которое продолжалось почти непрерывно с начала их путешествия. Выходило так, будто пытается он вспомнить этот вопрос и очень боится вспомнить, а почему боится, сам не знает. А сам-то вопрос неизвестен!
От таких раздумий терял Худо мало-мальскую способность рассуждать.
Он глушил себя вином и нарочитым безразличием ко всему. После продажи машины Олег почувствовал моральное облегчение. Приходилось много бывать на людях, заботиться о транспорте, переезжать с места на место, что отвлекало от глухой тоски в душе.
…Было поздно, когда он добрался до станции. Ранние зимние сумерки заволокли площадь перед вокзалом. Сквозь темь до слуха художника донеслись восклицания, смех, ругань. Олег различил группу людей, стоявших в сторонке, за низеньким заборчиком. Олег придвинулся к толпящимся людям и оказался в передней шеренге.
На снегу, поджав ноги калачиком, сидел Кара. Глаза горели сухим блеском, бороденка смерзлась от слюны, от слез. Он хрипло выхаркивал слова пророчеств:
— Прийдет, прийдет конец света! Не спасетесь за стенами бетонными и железными! Не укроетесь в тоннелях подземных, в атомных бомбоубежищах. Везде настигнет возмездие! Всем придется платить за свои грехи.
