Месяца через три после тех страшных дней Виктор случайно встретил Таню на городском бульваре. Девушка шла неторопливо, вроде бы беззаботно, помахивая черной пластмассовой сумкой с огромной медной пряжкой.
“Вкус ее не улучшился”, — машинально отметил юноша.
— Здравствуй, Витя, — сказала Таня.
— Здравствуй, Таня. — Виктор улыбнулся. Девушка не ответила на улыбку.
— Я все собиралась тебе позвонить, да вот не смогла как-то.
— Я тоже собирался. И тоже не смог. Времени мало.
— Ты где сейчас? На заводе?
— На заводе. Под началом сестриного мужа. Он там директором. Ничего мужик оказался. Деловой. Справедливый. Работать можно.
Таня молча кивала в такт его словам и смотрела под ноги.
— В вечерний готовлюсь, — продолжал Виктор. — Химико-технологический. По традиции. Семейный, можно сказать, институт, — объяснил Виктор.
Они замолчали.
“Сейчас начнутся воспоминания”, — подумал он, иронически посматривая на девушку. Но та ничего. Ковыряла снежок носком красного сапога и помалкивала.
— Быть мне потомственным резинщиком, — продолжал Виктор.
Но Таня вдруг передернула плечами и прервала его:
— Это хорошо. Это славно, что ты устроился. Я рада.
— А ты?
— А что я? Все по-старому. Зачеты, проекты. Кончаю третий. — Затем, подобравшись, вдруг спросила, точно стрельнула в упор: — Ты думал?
— О чем?
— Ну, обо всем, что произошло. О нас, о притворяшках… Вообще.
— Черт возьми, конечно! Мы с Янкой столько слов сказали, все обсудили, ничего не решили, конечно. А думал я… дни и ночи напролет. У меня по сегодня все перед глазами — и обгорелый Худо, и труп Кары. Это так не забывается, девочка.
— Скажи, почему так плохо вышло? Ведь сначала все вроде ничего… А потом Люся…
— Да, Люся… — эхом отозвался Виктор. Потом нахмурился. — Мы сами виноваты: нарушили запрет.
— Запрет? Какой запрет, о чем ты говоришь? — удивленно и почему-то обиженно выкрикнула она.
— Понимаешь, — он говорил совсем тихо и очень медленно, сопротивляясь ее горячности, — нельзя было так жить, думать, чувствовать. Нельзя это, понимаешь? Мы нарушили запрет и поплатились.
— А ты переменился, — враждебно сказала она.
— Не знаю. Возможно. Не в том дело… Слушай, давай пройдемся, а?
Они пошли рядом.
— Я, Таня, правда очень много думал обо всей этой истории. Фактически притворяшки заставили меня по-новому взглянуть и на себя. Ты права, я переменился. Принял решение и как-то успокоился. Вот работаю…
— Но запрет, какой запрет, на что намекаешь? — перебила она.
— Думаю, Таня, человек должен жить цельной жизнью. Он не может чувствовать одно, говорить другое, делать третье. Это нарушение законов природы. А притворяшки нарушали. Они завели себе бога после шести вечера. Это была ненормальная психическая атмосфера. Они пытались утаить, спрятать свои души от действительности. Нельзя. Дети есть дети, взрослые должны вести себя как взрослые. Да и детская наивность их оказалась на поверку жестокой и преступной. Просмотрели доброго, доверчивого человека…
— И я, по-твоему, тоже виновата? — с вызовом спросила девушка.
— Конечно, хотя, может, меньше остальных. Но не это важно. Тут главная вина — перед собой. Ты не позвонила искорежить свою психику, устояла, значит, не так уж виновата. Да и другие, по-моему, виновны особой виной. Порочная идея, мысль. Будто можно остаться в стороне, пройти жизнь обходным путем. Не удастся. А попробуешь — непременно провалишься и других за собой потянешь. Злая, соблазнительная мыслишка спровоцировала притворяшек. Они поддались, в том их вина. А за вину и наказание. Разве с такой мыслью в душе можно жить в обычном, нормальном мире? Пришло искупление за все штучки, что они вытворяли. А вытворяли они многое! Вспомни!
