Оказывается, кроме меня и детей в подвале был еще и Тюк. Он тихо и мирно лежал в своем углу, как всегда пьяный - от него распространялся едкий запах перегара. Тюк напивается каждый день до бесчувствия. Как он ухитряется в таком состоянии добраться до дома - не постигаю. Милиция его никогда не забирает - милиция вообще старается с нами не связываться, а с Тюком и подавно. Наши мальчишки утверждают, что Тюку всего-навсего шестнадцать лет, но я склонен этому не верить - на вид ему все сорок. Он щуплый, сморщенный, цвет лица у него серый. Как он ухитряется добывать деньги на такое количество выпивки - для всех загадка. Впрочем, может быть ему нужно совсем немного - напившись однажды, он не может остановиться и пьянеет до бесчувствия уже от ста граммов водки. По утрам он встает, жутко болея, и исчезает в неизвестном направлении, оставляя всех в твердой уверенности, что вечером явится на заплетающихся ногах, рухнет на свою лежанку, протяжно простонет и резко отключится, словно кто-то щелкнет его жизненным выключателем. Ночью он не храпит и даже не шевелится, но никто не проверяет - жив ли он, потому что такая картина повторяется многократно с неизбежностью захода солнца.
Я лежал в полудреме, наслаждаясь выпитым в обществе Бенджамина. Заснуть мне, пожалуй, не удастся - наша молодь затеяла какую-то возню и издает громкие звуки, к тому же я выспался днем. Что такое Бенджамин говорил про ангела? Одно желание? Ну как же, только одно, ни больше, ни меньше. А почему не три? Как золотая рыбка - три желания. Какое бы загадать желание? Нет, пожалуй, одного желания вполне достаточно - мне и его-то придумать трудно, что уж говорить о трех. Ангел. Ха. Ха. Ха. Очень скоро в подвал придут сразу два "ангела" - Палка и Зинка, наши общие друзья. Алкоголички, эх! Не такие примечательные, как Тюк, но тоже колоритные. Обе лохматые, длинноволосые, нечесанные, Палка длинная и худая, за что и получила свое прозвище, а Зинка - маленькая и пухлая. Эти напиваются не до бесчувствия, долго не укладываются спать, пристают ко всем с пьяными разговорами "за жизнь", пытаются воспитывать наших детей, на что неизменно получают порцию матерщины, заводят разговоры о своей болезни (обе они давно больны гонореей) и, как венец вечера, затевают драку между собой. Причем, если что-то в этом распорядке изменится, мы все будем страшно разочарованы.
Есть у нас еще один "ангел" - Нарик. Это наркоман. Он ночует редко, иногда пропадает целыми днями. Он в полном рабстве у уличных торговцев наркотиками - за дозу его можно заставить делать все, что взбредет в голову. Вот так. А ты, Бенджамин, говоришь - ангел. Не может к нам в подвал прийти ангел. Здесь слишком грязно, темно и воняет. Запачкает ангел свои белоснежные крылышки, как потом ему отмываться? Сюда даже черт не заглядывает, а если бы и заглянул, поморщился бы брезгливо, скорчил рожу на своем свином рыле и исчез по добру, по здорову. Не верю я ни в ангела, ни в черта, Бенджамин.
Я почти заснул. Я даже не слышал, как шумно ввалились в подвал Палка и Зинка. Точнее, слышал сквозь дрему, но это не произвело на меня обычного шокового действия. Когда я открыл глаза, то увидел такую картину: наши мальчишки сидят кружком и режутся в карты, девчонки крутятся вокруг, подглядывая и давая дурацкие советы, а Палка и Зинка мыкаются рядом, пытаясь убедить молодежь в пагубности карточных игр вообще и "очка" в частности. Пацаны играют не на деньги - денег у них нет, все деньги, которые им удается заработать попрошайничеством, воровством или разовой работой, они тратят тут же, не сходя с места - на еду, сигареты и клей. Они играют на шелбаны, причем бьют так, что головы должны бы трещать, но у пацанов крепкие головы и никто не жалуется.
Я снова закрыл глаза, но не тут-то было - в подвале вдруг возникло какое-то движение, послышались изумленные возгласы, мальчишки перестали шлепать картами. И раздался голос:
- Здравствуйте, люди добрые.
Я вгляделся в полумрак помещения и увидел молодого человека, опрятного, гладко выбритого, светловолосого, хорошо постриженного, одетого в темный плащ почти до пола. Он настолько не вязался с окружающей обстановкой, был настолько чужим здесь, что хотелось тряхнуть головой, сбросить наваждение. Но в то же время я понимал, что он настоящий.
