— Входи! — шепнула в темноту.
— Я не один. Нас трое, — ответил Ёжо.
— Что ж не сказал — я не одета.
— Одевайся скорее и забирай все свое, — войдя в коридорчик, прошептал Ёжо.
— Почему? — испугалась Божена. — Ты с партизанами? Они хотят убить коменданта? Его нет дома.
— Знаем. Сейчас мы дадим ему сигнал — и он прибежит. Да одевайся ты быстрее!
— Торопись, Ёжо! — послышалось из-за двери. — Пора!
— Начинайте! — ответил Ёжо и спросил сестру, где жена коменданта и дети.
— Спят, — ответила Божена.
— Покажи, где они, я их выведу из дома… Ребята, действуйте!
* * *
Заключенные тихо, но дружно пели «Интернационал». Словаки на своем языке. Гриша по-русски. Кто-то в углу по-мадьярски.
В коридоре с грохотом распахнулась дверь. Послышался срывающийся голос полицейского:
— Горит дом пана коменданта! Все на пожар!
Крики команд. Осатанелый топот кованых сапог. Лязг оружия. Стук наружной двери комендатуры. Пение в камере заключенных оборвалось. В комендатуре наступила гробовая тишина.
А двор уже осветился заревом пожара. В камере стало так светло, что заключенные могли разглядеть недоуменные лица друг друга.
Вдруг где-то на краю местечка раздался винтовочный выстрел. Второй, третий. Потом, как простуженный пес, забухал шкодовский пулемет. Пулемет умолк, и почти сразу в коридоре комендатуры опять раздался топот ног. Вбежали, видимо, человек пять. Двое протопали в дежурку, и там послышались выстрелы.
В следующую минуту в дверях камеры загремели ключи. Дверь настежь распахнулась. На пороге с карманным фонарем в одной руке и пистолетом в другой появился Лацо.
— Быстрее, товарищи! — махнул он пистолетом. — Лонгавер здесь? Где русский?
Видя, что Гриша не в силах сдвинуться с места, Лонгавер и железнодорожник подхватили его под руки и повели к выходу…
Вдоль улицы короткими очередями строчил пулемет. Трассирующие пули преграждали дорогу гардистам, пытавшимся возвратиться в комендатуру.
Пулемет умолк совсем лишь тогда, когда освобожденные из заключения вышли на край Туречки.
Дом коменданта догорал. Но уже никто не пытался его тушить. Улица, освещенная заревом пожара, оставалась пустынной и молчаливой до самого утра.
* * *
Вечерело.
На камне перед пещерой близ разоренного когда-то орлиного гнезда сидел Гриша Кравцов и, тихо насвистывая, чистил винтовку. Старик Лонгавер ломал хворост и по палочке подбрасывал в огонь. А Божена, присев на корточках в углу пещеры, месила в миске тесто на галушки.
Под горой послышались веселые голоса ребят.
— Вот они, яношиковцы, — с добродушной улыбкой сказал Лонгавер. — Теперь уж мне не сдобровать.
— А что? — удивился Гриша.
— Так это ж бегут друзья Цирила Ковача. Сейчас пристанут: «Давай, бача, показывай, где спрятана валашка Яношика».
— Как же быть? — растерялся Гриша. — Они так вам верят.
— Погоди, — загадочно подняв палец, сказал старик. — Я их не подведу.
Шумной ватагой подбежали ребята к костру и вдруг смолкли, глядя на бачу и подталкивая друг друга.
— Дедушка Франтишек, — заговорил наконец Цирил, — вы обещали помочь нам найти валашку Яношика.
— Правду говоришь. Обещал, — серьезно ответил бача.
Он не спеша достал из-за пазухи небольшую листовку и подал ее Цирилу:
— Вот она!
Цирил недоуменно посмотрел на листовку и передал Ёжо:
— Читай!
— «Братья словаки! — громко начал Ёжо. — Двадцать восьмого августа был освобожден от фашистов Турчанский Святый Мартин.
Двадцать девятого утром партизаны взяли Ружомберг.
Партизанская война на Словакии переходит в общенародное восстание против фашистов.
Бейте гардистов! Уничтожайте их беспощадно! Идите в партизанские отряды!»
— Эх, ты! — воскликнул Цирил и выхватил листовку из рук друга. — Дедушка Франтишек, вот бы эту листовку в Братиславу, на дом самого Тиссо!
— Вот это да!.. — воскликнул Ёжо.
— В Братиславу вам не попасть, а но селам вокруг Батеван не плохо бы разнести. — И Лонгавер выложил перед ребятами большую пачку листовок. — Вот вам и валашка…
— А что? Вот это силища! Мы прямо сейчас пойдем! — горячо воскликнул Ёжо.
— Нет. Вы переночуйте. А утречком я вас разбужу…
— Дорогу на Батеваны знаете? — спросил Гриша.
— Знаем! — хором ответили ребята.
