Бодлер - страница 40
Молча сидя в отдалении от нее, он чувствует себя незначительным и прозрачным, чувствует себя предметом. Однако в тот самый миг, когда очи прекрасного создания ставят Бодлера на место, которое ее взгляд отвел ему в мире, он вдруг выскальзывает из плена, испытывает вожделение, погружается в пучину греха. Он повинен, ибо он — другой. «Два одновременных порыва» разом вторгаются в его душу; он захвачен присутствием нераздельной двоицы — Добра и Зла.
В то же время холодность любимой женщины способствует спиритуализации вожделений Бодлера, превращая их в «сладострастия». Он, как мы видели, стремится к такому удовольствию, которое было бы умерено и смягчено духом. Речь идет о так называемых прикосновениях. В письме к Мари Добрей Бодлер как раз и предвкушает подобное наслаждение: он будет молча вожделеть к ней, окутает ее своим желанием с ног до головы, но сделает это лишь на расстоянии, так что она ничего не почувствует и даже ничего не заметит:
Вы не можете воспрепятствовать моей мысли блуждать возле ваших прекрасных — о, столь прекрасных! — рук, ваших глаз, в которых сосредоточена вся ваша жизнь, всего вашего обожаемого тела.
Итак, холодность возлюбленного предмета позволяет Бодлеру достичь того, к чему он стремится всеми средствами, — одиночества в желании. Это желание на расстоянии, скользящее по прекрасной, но бесчувственной плоти, ласкающее эту плоть одними глазами, желание не признанное и не узнанное, есть не что иное, как самонаслаждение. Оно совершенно стерильно, не вызывает в женщине никакой реакции. Пруст, изображая Свана, описал желание, обладающее заразительной силой, проявляющееся столь бурно, что на мгновение бросает женщину в пот и в дрожь. Такое желание отвратительно Бодлеру: оно будоражит; оно оживляет и мало-помалу заставляет оттаять заледеневшую наготу вожделенного предмета; в таком желании таится оплодотворяющая, заражающая, жаркая сила; оно сродни самой природе с ее теплым изобилием. Желание Бодлера, напротив, стерильно и не предполагает никаких последствий. Он уже изначально владеет собой, ибо «холодная величавость стерильной женщины» способна вызвать в нем лишь головное чувство; он его не столько переживает, сколько мысленно представляет. Речь идет не о реальности, а о желании желать, о признаке желания. Этой-то потаенной пустотой Бодлер и наслаждается в первую очередь, ибо она его ни к чему не обязывает. Поскольку же вожделенный предмет даже не подозревает о том, что его желают, возбуждение, которое Бодлер изображает, разыгрывает в той же мере, в какой и переживает, не приводит ни к каким результатам; Бодлер, скаредный в своем онанизме, остается в одиночестве. Впрочем, если бы ему и захотелось заняться любовью с одной из этих ледяных красавиц (к чему он вовсе не стремится, ибо предпочитает не удовлетворить желание, а испытать вызываемое им нервное возбуждение), то он сделал бы это лишь при том непременном условии, чтобы красавица оставалась холодной до самого конца. Ведь это он, Бодлер, написал: «Любить можно только такую женщину, которая не способна испытать наслаждения». Доставить удовольствие — от этого он приходит в ужас; напротив, если статуя так и останется мраморной, то половой акт претерпит своеобразную нейтрализацию. Бодлер — человек, вступавший в отношения лишь с самим собой; он остался таким же одиноким, как и мастурбирующий ребенок; его сладострастие не стало источником какого-либо внешнего события, он никому ничего не дал, он занимался любовью с ледяной глыбой. Хватило одной ночи, чтобы Председательница потеряла любовника, и причина в том, что она не сумела остаться ледяной, оказалась слишком чувственной и слишком пылкой.
Впрочем, как и в случае с «природой», здесь есть некая неоднозначность. Разумеется, половой акт с холодной женщиной — это для Бодлера святотатство, попытка осквернить Добро, которое, однако, несмотря ни на что пребывает столь же чистым, непорочным и незапятнанным, что и прежде. Это грех вхолостую, грех стерильный, беспамятный и бесследный, испаряющийся в воздухе в самый миг его свершения и тем самым утверждающий неколебимую вечность закона, вечную юность и вечную неприкаянность грешника. Впрочем, эта белая магия любви отнюдь не исключает магии черной. Мы уже видели, что, не имея возможности превозмочь Добро, Бодлер пытается украдкой подточить его изнутри. Оттого-то мазохизм фригидности идет у него рука об руку с садизмом. Холодная женщина — это не только грозный судия, это еще и жертва. Если половой акт для Бодлера совершается втроем, если кумир является ему именно тогда, когда он предается разврату в обществе проститутки, то происходит это отнюдь не только потому, что ему нужен критик и суровый свидетель, но и потому, что он хочет унизить эту женщину. Именно ее хочет он уязвить, когда погружает свою плоть в продажное тело подружки. Ей он изменяет, ее оскверняет. Создается впечатление, что Бодлер страшится прямого контакта с миром и потому стремится к магическому воздействию на него, то есть к воздействию на расстоянии, потому, несомненно, что оно меньше его порочит. В этом случае холодная женщина обретает облик
