— Когда ей просторно, она крупнее растёт, — уверял меня Борис. — Только ты матери не говори… Она страсть как не любит, когда мы самовольничаем на огороде. Вас, говорит, шестеро, и если каждый будет своевольничать, так осенью и собирать нечего будет… Ну да ничего, мы ведь только по маленькому пучочку…
Морковка была ещё мелкая и безвкусная, но я сказал:
— Как мёд…
— Ещё слаще… — не согласился Борис.
— Слаще мёду ничего на свете не бывает! — возразил я.
— Нет, бывает…
— Сахар?
— Нет… Не сахар и не леденцы… — ответил Борис и загадочно усмехнулся.
Я начал называть подряд все известные мне в то время сладости.
— Арбуз? Дыня? Груши? Печёная тыква? Нет? Тогда ты просто всё выдумываешь… Нету ничего на свете слаще мёду, — сказал я решительно.
Борис засмеялся и вдруг огорошил меня:
— А щиколад?
Тут мне пришлось пойти на попятную, и я сказал:
— Так ведь я про то говорю, что мы пробовали сами, а щиколад твой не знаем, как он и пахнет.
— А я знаю, как он пахнет и какой он, — неожиданно объявил мой приятель. — Знаешь, какой он, щиколад-то? Чёрный и немножко красный. Вот такой! — Борис схватил и сунул мне черепок от разбитого горшка. — А пахнет он так, что голова кругом идёт. С непривычки ежели…
Я не знал — верить мне или не верить. Сам я ещё ни разу шоколада не видал и представлял его не чёрным, а совсем наоборот, прозрачным, как льдинка, какой-то невероятной сладости, неведомого вкуса…
— Где ты его видел? — недоверчиво протянул я.
— У сладкой барыни, вот где… Ходили мы к ней весной с мамкой. Две десятины-то наши она купила, вот и ходили к ней просить, чтобы хоть исполу нам отдала нашу землю.
— Как это — исполу?
— Пополам, значит… Мы будем пахать, сеять, убирать, а ей половину урожая…
— Так зачем же вы продавали? — возмутился я.
— Смотрите на него… Он не знает, зачем люди последний лохмот продают! Сколько нас? Семеро? Семеро… Есть нам что-нибудь надо было зимой? Папаня-то мой пошёл на войну с германцем да и… Вот потому и продали… А барыня не зевает, хапает.
Пришли мы к ней, — продолжал Борис, — сидим и ждём на порожках, когда сама выйдет. Сижу я и не понимаю — пахнет с её двора чем-то таким, что я не успеваю слюни глотать. Посмотрел в щёлочку и вижу — стол огромный стоит под тутовником, а рядом печка. На печке тазище вот такой, как жар горит… За столом ребята сидят, чисто все одетые, по-праздничному… А сама барыня берёт что-то ложечкой из сундучков разных, из мешочков, на весах вешает на маленьких и всё в таз сыплет. И ещё пальцем по книжке водит… Я шепчу: «Маманя, колдует барыня…» А она: «Не колдует, а щиколады варит». — «Зачем?» — «Такая, говорит, у неё забава на старости сыскалась. Варит да на ребятах пробует… Может, почудней какой сварить хочет…»
— Ну и что? — поторапливаю я Бориса.
— Потом сняла она таз с печки, остывать поставила. Про нас и не думает… А как остыло — вывалила всё варево на стол и давай месить да раскатывать, вроде как на вареники… Ребят тоже заставила катать… Потом ножом порезала на кусочки и опять остывать поставила. А как остыли… — Борис даже глаза зажмурил, — как остыли, она и говорит ребятам-то: «Ешьте». А сама только махонький кусочек себе в рот положила, жуёт и голову то на один бок наклонит, то на другой…
— Ну, а ребята? Ребята что? — перебиваю я.
— А дурни какие-то попались… Съели по одной и сидят, вроде уже наелись… Мне бы довелось, так я… Но зато, когда барыня к нам подошла, началась потеха! Как набросились они на те щиколады в драку — кто больше в карманы напихает…
— Вот бы нам к сладкой барыне сходить! — сказал я мечтательно.
Борис захохотал и чуть, в крапиву не свалился.
— Да ты на себя сначала посмотри! — хохотал он. — Гость какой выискался! Штаны у него плисовые, пояс с золотым набором…
Остальную одежду Борис описывать не стал по той причине, что на мне, кроме холщовых домотканых штанов, подпоясанных обрывком верёвки, больше ничего не было.
— А руки, ноги-то! Одни цыпки… Отруби да собакам брось, есть не станут! А он туда же, к барыне в гости, щиколады есть…
— Сам же говоришь, что у неё ребята были…
— О! Ребята! Такие, как мы, что ли? Попов Лёшка, дьяконов Сашка, Колька да Серёжка лавочниковы и ещё аптекаря сын… Вот какие ребята к ней ходят. А ты носом не вышел! — крикнул Борис, дёрнул меня за нос и перемахнул через плетень.
