— И не говори…
— Значит, ты не обижаешься на меня за то, что я… как бы это выразить… не приглашаю тебя на чашку кофе?
— Вот еще! — удивился Редька. — Стыдно, барышня! Что за пошлые мысли? Я бы и сам не пошел, даже если бы ты пригласила!
Я остановилась посреди дороги. Мою шею начала заливать багровая краска гнева:
— То есть как не пошел бы?!
Редька расхохотался, подхватил меня под руку и заставил продолжать движение.
— Зацепило? Нет, не устаю поражаться женской логике. Напрашиваешься на кофе — кобель, отказываешься от кофе — мерзавец…
— Да ладно, — ответила я, остывая. — Эта мысль меня уже посетила несколькими часами раньше.
— И к чему ты пришла?
— Ни к чему, — ответила я мрачно.
Редька сочувственно поцокал языком.
— Элька, давай договоримся. Ты не должна делать ничего, что тебе не нравится. Даже на прогулки со мной ходить не обязательно, если тебе не хочется. Не бойся оскорбить мои нежные чувства. Мужики вообще любят женщин, которые умеют выставлять красные флажки. Так что выставляй. Я не обижусь.
— Договорились, — ответила я. На душе стало легче. Слава богу, одной неопределенностью в наших отношениях меньше.
— Вот и славно, — завершил тему мой поклонник.
Несколько минут мы брели в молчании. Потом я осмелела и спросила:
— Редька, а твоя мама кто по профессии?
— Была учительницей литературы, — ответил он охотно. — А я учился в том классе, где мамочка исполняла функции классного руководителя. Представляешь, ужас какой?
— Что, очень строгая?
— Чрезмерно принципиальная, я бы сказал, — ответил Редька, немного поразмыслив. — Например, она никогда не ставила мне пятерки.
— Почему? — удивилась я. — Ты не учил уроки?
— Да уж, у моей мамочки не выучишь! — в сердцах воскликнул кавалер. Скроил строгое лицо и передразнил чей-то назидательный тон: «Ты должен служить примером для всех остальных!»
Он сбросил маску и покачал головой:
— Ужас…
— Представляю себе.
— Да нет, не представляешь… У нас, как назло, класс был ужасно хулиганистый. Иногда, например, всем скопом отказывались отвечать по какому-нибудь предмету. По истории, например. Вставал староста и объявлял педагогу: «Класс не готов».
— И что?
— Ничего! Раиса Дмитриевна оглядывала всех по очереди, и говорила: «Седельников, встань. Почему ты не готов к занятию? Пригласите сюда Ольгу Ивановну!»
— Это моя мама, — объяснил он, выходя из роли.
— Я догадалась.
— Мамочка приходила, и начиналась работа на лесоповале…
Он издал вздох, шедший из самой глубины души, и покачал головой.
— Веришь, даже сейчас, как вспомню, так вздрогну.
— Я верю.
— «Почему не готов, почему не готов?» — снова передразнил Редька кого-то тоненьким голоском. И с отчаянием добавил, обращаясь ко мне:
— А я всегда готовился! Честное слово! Но не мог же я идти против класса…
— Верю, верю! — повторила я, изо всех сил сдерживая подступающий к горлу смех.
— Настолько хорошо готовился, что даже школу с золотой медалью закончил!
— Верю, верю!
— И в Бауманский поступил после первого же экзамена с пятеркой!
— Верю я, верю!!
Тут Редька спохватился и посмотрел на меня виноватыми глазами.
— Слушай, извини… Накипели, понимаешь ли, детские обиды…
Я не выдержала и громко расхохоталась.
— Чего ты смеешься? — спросил Редька недовольно. — Тебя бы на мое место…
— Побывала! — заверила я поклонника. — Моя мамочка тоже была учительницей.
— Да ты что!
От волнения он даже остановился.
— То-то ты мне сразу приглянулась, — пробормотал он себе под нос.
Мне тоже захотелось сказать парню что-нибудь приятное. Я посмотрела на его лысеющую макушку, вздохнула и проговорила:
— Клен ты мой опавший…
Вот так, незатейливо беседуя о жизни, мы пешком добрались до моего дома. И еще почти два часа бродили по двору, то усаживаясь на скамейку, то поднимаясь с нее. Прощались раза четыре. Редька доводил меня до подъезда, у самой двери спохватывался, что забыл мне сказать то-то и то-то, либо спохватывалась я. Мы присаживались «на минуточку», и процесс повторялся по новой.
В общем, домой я попала в половине второго ночи.
И скажу вам честно, давно мне не было так хорошо.
«Не буду ничего загадывать», — пообещала я себе утром, едва открыв глаза.
