Так проходили дни, недели и месяцы, в течение которых лагерь, по воле рачительного Яна Майоровича, питался исключительно куриными окорочками. Сан Саныч не обманул меня. Окорочка плавали во всех блюдах нашего меню. Даже в компоте.
— О! Окорочка им не нравятся! — негодовал Ян Майорович, отдуваясь и окая. — Вот подождите… Приедут пионеры, они все пожрут… Как хомяки…
Пионеры были еще одним стихийным бедствием в череде бесконечных дней, насыщенных окорочками и тухлой питьевой водой.
Как правило, они приезжали по выходным. Нашествие организовывали школьные учителя под предлогом знакомства детей с родным краем. И мирная, хоть и скучная жизнь лагеря летела к черту.
Пионеры с визгом носились по пляжу, затаптывали размеченные участки, опрокидывали палатки и совершали попытки массовых самоубийств в виде утопления. Еще после их приезда таинственным образом пропадала часть провианта, несмотря на все героические попытки Яна Майоровича приковать себя к объемному лагерному рефрижератору с автономной сетью питания. Зализывая раны и подсчитывая убытки после отъезда милых деток, мы с удивлением отмечали пропажу двухдневного запаса окорочков. Причем было непонятно, как дети их потребляли.
— Они их сырыми жрут, что ли? — ворчал Сан Саныч. И снаряжал Яна Майоровича с Рябчиком во внеплановую командировку за продуктами.
В общем, пионеров в лагере не любили и называли не иначе, как «пионерской сволочью». Помню всеобщий восторг, когда Ян Майорович, приехавший из города, в лицах живописал увиденную им дивную картину. На жаркой керченской улице сцепились двое пионеров, и одна пионерская сволочь ударила другую по голове велосипедом. Правда, без видимых результатов.
— Вот так вот велосипед взял, — показывал Ян Майорович, подбираясь к флегматичному Рябчику, — и по кумполу тому — хрясь!
Лагерь выл от удовольствия и требовал повторения на бис.
Раз в три дня я с упорством шизофреника вытаскивала из палатки спальный мешок и приступала к стирке, а археологи бросали работу, высыпали на берег, и, заслонившись рукой от солнца, молча наблюдали за процессом. В эти минуты мне, как никогда раньше, хотелось домой, к маме.
Как выяснилось впоследствии, коварные археологи заключили на меня пари. Дело в том, что женщины в археологическом лагере бывали часто, но прижились и выдержали практику от начала до конца только две из них.
Первой героиней была дама по фамилии Коровина, второй — дама по фамилии Кобылина. Теперь-то я поняла, почему археологи так жадно интересовались моими паспортными данными. По их научной версии, выдержать три месяца полевых работ могла только та женщина, фамилия которой намекала на связь с фауной и животным миром. Поэтому, узнав, как я называюсь, большинство археологов билось об заклад, что с первым же обратным поездом я вернусь к цивилизации.
Впрочем, нашлись и сомневающиеся.
Поскольку моя фамилия начиналась на ту же заветную букву «ка», они утверждали, что я смогу сопротивляться судьбе и некоторое время пробуду в лагере. В сроках единства не было. Одни говорили примерно о двух неделях, другие оптимистично заявляли, что худые бабы — выносливые. И вполне возможно, я выдержу даже месяц.
Как люди с научным складом ума, свои теории они решили проверить на практике.
Миновал первый месяц, потянулся второй. И ежедневно в восемь ноль-ноль я выходила из своей палатки и, волоча ноги, направлялась к раскопу. Спорившие выстраивались по дороге и впивались в меня взглядом, пытаясь угадать, не овладели ли мной пораженческие настроения.
В начале третьего месяца ко мне подошел Сан Саныч. Огляделся вокруг и снова предложил отбыть восвояси, пообещав отличный отзыв о практике. Я взятку с негодованием отвергла.
И только в самом конце лета я узнала, почему так сильно действовала на нервы начальнику экспедиции. Оказывается, спорили археологи не на что-нибудь, а на знаменитый лозунг, унижавший женское достоинство. В случае, если я отбуду свой срок полностью, Сан Саныч обещал собственноручно вынести транспарант из палатки и прилюдно сжечь его под ритуальные археологические песни-пляски. Что и сделал, к моему великому удовлетворению.
