— А вы, Вероника? Как вы? Голова не болит?
В трубке зажурчал тихий смех.
— Ничего у меня не болит. Я в прекрасной форме. Не отвлекайтесь от библейского пейзажа. Вы уже начинаете восхождение? Привезите нам с Марией открытки с видами горы.
— Нет-нет, мы еще в пути. Нас задержала авария. Господи, что я говорю! С нами все в порядке, но дорога была перекрыта из-за аварии. Алло, Вероника, вы меня слышите?
— Да, дорогая, но Мария что-то тревожно спит, я прислушиваюсь… пойду дам ей попить. Счастливого восхождения, дорогая!
Телефон отключился. Как ни странно, разговор с Вероникой ничуть не успокоил ее. Наоборот, на душе стало еще тревожней и пасмурней.
Ксюша еще раз машинально просмотрела фотографии, наткнулась взглядом на сияющие нежностью к Марии глаза Вероники. Однажды она тоже нечаянно подсмотрела такой же ласковый, полный любви взгляд гувернантки, адресованный ей. Тогда Ксюша тяжело болела, случилось осложнение после гриппа, ее лихорадило, от высокой температуры она все время проваливалась в вязкое полузабытье. Вероника самозабвенно ухаживала за ней, сидела подолгу рядом. И вот тогда, проснувшись, Ксюша внезапно увидела такие ее глаза… влажные от нежности и невыносимо печальные. Спохватившись, Вероника сразу опустила веки, которые продолжали трепетать, как опаленные жаром крылья бабочки… а потом тотчас засуетилась, захлопотала над Ксюшей… И больше никогда она не удостаивалась такого взгляда Вероники, по которому даже скучала — так поразил он ее каким-то труднообъяснимым тайным смыслом. В том взгляде присутствовала странная горечь, которой мгновенно откликнулась Ксюшина душа, и эта неизъяснимая грусть, несколько секунд побыв единой для обеих, была волевым усилием выдворена Вероникой, словно этому чувству, как вновь прибившемуся к бывшей хозяйке брошенному приблудному псу, опять безжалостно отказывалось от прежнего дома…
Ксюше было нелегко разобраться в том сложном наборе чувств, которые она испытывала к гувернантке. А еще труднее осознать то, как Вероника относится к ней. Очень часто она ощущала, как Вероника словно создавала между ними искусственную дистанцию, и тот холодок отчуждения, который начинал разрушать только-только возникшую задушевность давался ей непросто…
Она была загадкой для Ксюши, совершенно непонятной природой, но в силу этой загадочности — притягательной и манящей. То тепло, которое она излучала, подчас расслабляло и одурманивало — хотелось прижаться к ее убогому изуродованному телу, вдохнуть щекочущий ноздри слабый запах магнолии, всхлипнуть и забыться, вернуть себя в безмятежное беззаботное детство, когда теплая ладонь любящего родного взрослого, согревающая затылок, была способна забрать все горькое и обидное, что принес день, и подарить блаженное ощущение безответственной пустоты.
Ксюша ловила себя на мысли, что иногда вздрагивала от звуков припадающей походки Вероники как от шагов спустившегося с небес божества… Она видела восхищение на лице Кристиана, когда Вероника занималась с Марией или просто сидела у камина, задумчиво перебирая своими зачехленными пальцами бахрому темной шали, или устраивалась с мольбертом у окна и напряженно ловила кончиком кисти стекающие на холст драгоценные капельки вдохновения. Видела и никогда не ревновала, удивляясь сама себе. Возможно, она обожала Веронику еще сильней и глубже Кристиана, но все эти чувства таились в той глубинной подсознательной кладовой, которая была закрыта молчаливым запретом Вероники на тысячи замков, и лишь смутные тени растекались из-под дверной щели… Когда она появилась в доме, было странное ощущение, будто она его никогда и не покидала — таким естественным и необходимым было ее присутствие…
Опять зазвонил мобильник. Ксюша услышала жизнерадостный голос Алены:
— Я позвонила Веронике, и она сказала, что ты на экскурсии. Когда возвращаешься?
От уверенного, напористого Алениного гудения у Ксюши словно свалился с души тяжкий груз.
— Я вернусь только завтра к обеду, — и поспешно спросила: — А ты звонила в гостиницу?
— Да, конечно, она долго не брала трубку, потому что Мария не засыпала. — Голос Алены прозвучал удивленно. — Ты чем-то взволнована?
