— Через две минуты будем в Ленинграде. Кто заспался, прошу пошевеливаться.
Потапов резко сел и зажмурился от яркого солнечного света, бьющего в незашторенное окно. Напротив валялись сброшенные впопыхах вещи. На столике лежал его бумажник и все деньги, которые он лихорадочно выгребал ночью… Поезд слегка дернулся и перешел на совсем тихий ход. За окном проплывала платформа Московского вокзала. Потапов стремительно влез в брюки, натянул свитер, искоса взглянул в зеркало и, выудив из кармана расческу, попытался усмирить всклокоченную шевелюру. Поезд мягко остановился. Потапов вылетел в коридор, где гуськом семенили к выходу пассажиры с вещами. Дверь в соседнее купе была закрыта. Он стукнул несколько раз и, не услышав ответа, приоткрыл дверь. Ошарашено оглядев пустое купе, жадно вдохнул уже знакомый пряный запах духов и вернулся в коридор. Проводница приветливо кивнула ему издали и, пропустив последних пассажиров, двинулась к Потапову.
— Они первыми вышли. Теперь уж вряд ли догоните. Просили вот на память вам передать.
Она протянула ему пузатого поросенка-солонку.
Потапов выдавил улыбку и, отодвинув проводницу, выскочил на платформу. Плотная толпа движущихся людей подтвердила соображение проводницы, что их теперь не догнать.
Потапов вернулся в вагон, забрал вещи и, поймав такси на площади, бросил шоферу:
— В гостиницу «Ленинград», а потом сразу в Лавру…
* * *
…Звук мобильного телефона заставил Потапова вздрогнуть. Он открыл глаза и с опаской взглянул на пожилую шведку. Та спала, приоткрыв рот и сладко похрапывая. Потапов приглушенно вымолвил «алло» и в ответ услышал напряженное выжидающее молчание. Он поспешно выбрался в проход и еще раз повторил: «Алло, я слушаю вас. Говорите». Взбудораженный воспоминаниями, он был готов закричать молчащему телефону: «Я слушаю тебя, Мария. Я знаю, что это ты. Не молчи, пожалуйста», — но от немыслимости, абсурдности такого поступка этот вопль застрял в нем, задавленный здравым смыслом. Незнакомые цифры анонимного абонента, казалось, навсегда записались в мозгу цепкой встревоженной памятью. Отключив молчащего собеседника, Потапов набрал телефон Ингвара.
— Извини, старик, за занудство. Но сегодня явно не мой день. Башка еле варит. Как ты считаешь, эта женщина, Марина Миловская, могла каким-либо образом узнать номер моего мобильника? Если хочешь, можешь сразу послать меня на три буквы русского алфавита. Этому слову я тебя обучил.
Жизнерадостный смех шведского приятеля вывел Потапова из дурацкого зависания между собственными фантазиями и реальностью.
— О’кей, Ник, если ты так настаиваешь, а не пошел бы ты… А так твой вопрос вполне уместен. Почему бы и нет? Она запросто могла узнать номер твоего телефона у кого угодно из нашего офиса. Другое дело, что это такой рабочий момент, о котором тебе никто сообщать не будет, так же, как и ты, надеюсь, не станешь допрашивать каждого и создавать ненужный ажиотаж. — Ингвар протяжно вздохнул. — Честно говоря, я завидую тебе, Ник. Так хочется хотя бы ненадолго сойти с ума из-за какой-нибудь маленькой дряни!
— Именно… если бы ненадолго, — усмехнулся Потапов.
Пробираясь к своему креслу, он встретился глазами с красивой породистой мулаткой, занимающей место наискосок через проход. Она томно, с кошачьей грацией потянулась и, не сводя глаз с Николая, вытянула в проход стройные смуглые ноги, чуть прикрытые сверху короткой кожаной юбкой. Потапов не замедлил ответить заинтересованной дежурной полуулыбкой.
«Если ее никто не встретит в Гетеборге — придется тащить ее багаж, — мазнула по отключенному от реальности сознанию неприятная мысль. — Губы у нее… вывернутый африканский рот. Как у Марии…»
Потапов мельком взглянул на часы и, опять улыбнувшись настойчивому призыву мулатки, прикрыл глаза…
* * *
…Он ждал ее в Лавре возле могилы Наталии Николаевны Гончаровой. Ждал и маялся несколько часов, замирая от ужаса при мысли, что вдруг она не придет и он потеряет ее навсегда.
Увидел ее издали и был потрясен тем, как она шла. Покачивая узкими бедрами так, словно их ширина была необъятной, она при этом не казалась вульгарной, а наоборот, сильно раскачиваясь при широком шаге длинных высоких ног из стороны в сторону, была царственно хороша, со своей изогнутой горделивой шеей, золотой россыпью волос, тяжелой грудью, колышущейся под тонким облегающим свитером.
