— Вам нужны витамины, минералы, всякие малопонятные микроэлементы, — с воодушевлением объявляла она в таких случаях, ставя перед детьми особые, праздничные тарелки с серебряными каемочками. — Нельзя же только и жить что на всякой дряни, понимаете?
Стены в спальне близнецов были выкрашены в сиреневый цвет — в виде бисексуального компромисса между розовым и голубым. Впрочем, взглядам открывалась лишь малая часть этих стен, столь плотно были они завешаны эстампами, полками, на которых теснились безделушки, и заставлены книжными шкафами. Все это богатство еще в детстве принадлежало Уне, и она настояла на том, чтобы взять его с собой на остров, — по причинам личного, сентиментального свойства — задолго до того, как были зачаты Таинто’лилит и Марко’каин. И с ходом времени все большая и большая его часть переходила в собственность детей, — глаза Уны вдруг заволакивала туманная пелена, и она бросалась к запертому на ключ шкафчику, а то и к чемодану, чтобы вытащить оттуда некую вещицу.
— Вот, пусть она будет вашей, — говорила в таких случаях Уна, взмахивая какой-нибудь старинной безделкой или изжелта коричневой книгой. — Но только пообещайте беречь ее.
Тщательное изучение этих вещиц — деревянных лошадок с настоящими гривами и хвостами, хрустальных шаров с херувимами внутри, игравших альпийские напевы музыкальных шкатулок, мышиных чучелок в тирольских шляпках, зеленых бархатных курточках и кожаных штанишках — и позволило Таинто’лилит с Марко’каином сложить мозаичное представление о том, кем, собственно, могла быть их мать.
Из разговоров ее понять что-нибудь было намного труднее. Уна обращалась к детям с сотней, от силы, фраз в год, а если не считать повторов, так их получалось еще и меньше.
Ввиду такой скудости, близнецы составляли «Книгу Знания», в которую набожно заносили все услышанное от матери. Не равнодушные ее выговоры, разумеется, и не брошенные мимоходом распоряжения по хозяйству, но слова, исполненные куда как большего смысла и значения. Книга эта — сотня с чем-то пустых страниц в твердом, украшенном сложным узором переплете — была предметом священным и никакие ошибки в ней не допускались. Каждое слово, каждая буква, для нее предназначенные, обсуждались близнецами заранее, записывались практики ради на обрывок бумаги и лишь после этого с великим тщанием напечатлевались на кремово-белых страницах. И первая в ней запись была посвящена, что лишь естественно, сказанному матерью о самой книге при вручении оной детям.
«Эта книга была когда-то деревом.»
Мысль интригующая. Дом Фаренгейтов переполняла всякого рода бумага — учебные, в крепких переплетах, пособия, карты, немецкие романы, очень старые газеты, глянцевые журналы, доставлявшиеся сюда по воздуху из Канады, ну и, конечно, горы блокнотов и просто разрозненных записей Бориса и Уны. И все они, если верить матери, были когда-то деревьями. Мысль многозначащая вдвойне, поскольку ни единого дерева близнецы отродясь не видели — ну, разве что на картинках из книг.
Предпринятая ими попытка вырастить нечто столь волшебное самостоятельно — размолов одну из книг в кашицу и закопав ее в компост, составленный из дрожжей и экскрементов, успехом не увенчалась.
Разочарованные, они набрались храбрости, постучались в дверь материнского кабинета и попросили дать им точный рецепт получения дерева.
— Не сейчас, милые, — отмахнулась она, склоняясь пониже в жемчужном свете своей настольной лампы.
Настал день, когда Борис и Уна возвратились после очередного посещения гухийнуи и, как всегда, посадили свой серебристо-синий вертолет рядом с домом. Они вылезли, каждый со своей стороны, наружу, пригибаясь под крутящимися лопастями винта. Таинто’лилит и Марко’каин наблюдали за ними через окно столовой, сквозь запотевшие, с ползущими по ним каплями воды стекла. Одновременно закуковала четверка висевших в разных комнатах дома часов. Снаружи вились вокруг взрослых ездовые собаки, обнюхивая их и лая.
Ясно было — еще и до того, как Борис и Уна достигли входной двери, — что в настроении они пребывают непривычно подавленном. Они и не переругивались, подобно злейшим врагам, и не обсуждали (что случалось столь же часто), подобно подошедшим к порогу открытия дружелюбным коллегам, добытые на этот раз сведения. Уна вошла в дом безмолвной и бледной, остановилась лишь для того, чтобы сбросить на пол шубу, а после скрылась в своей спальне.
