Впервые Гала позволила себе подумать о том, что при всей ее искусности исход операции может решить природа, статистика.
— Господин президент, — сказала она. — Вы же понимаете, такие операции проводят редко и на людях куда более молодых.
Диктатор рассмеялся, неопределенно поведя рукой в сторону своего портрета.
— Будем оптимистами! — пророкотал он. — В конце концов, оптимизм — это фундамент нашей страны.
Из-за окна донесся свисток. Диктатор вскочил на ноги — так, словно ему уже выдали гарантии на новую жизнь. Полным энтузиазма жестом он поманил госпожу Сампрас за собой, к окну. И она, не желая, чтобы старик схватил ее за руку, подчинилась.
Они стояли вдвоем у окна, глядя во внутренний двор. Укороченная перспективой, ибо смотрели они на нее с высоты многих этажей, девочка-подросток — скованной, деланно твердой походкой неуверенно продвигалась между двумя рядами солдат. Фигура юной женщины, модная стрижка и много чего еще почти лишили ее сходства с ребенком, каким эта девочка была лишь несколько лет назад, но Гала Сампрас узнала дочь мгновенно. Та словно сошла с фотографии, лежавшей в кармане Галы. Не поднимая взгляда, девочка пересекала бетонный двор — так, точно ступала она по птичьим яйцам, — и два десятка мужчин не сводили с нее бесстрастных глаз.
— Куда вы… — прошептала госпожа Сампрас стоявшему рядом с ней старику. — Куда она идет?
— На встречу с вами, — ответил диктатор. И не успела еще госпожа Сампрас совладать с внезапно прервавшимся дыханием, как старик прибавил: — Безобразие, что она появилась намного раньше, чем следовало. Я иногда забываю, как быстро ходят нынче в нашей стране поезда.
Он отвел госпожу Сампрас от окна, демонстрируя — безмолвно — свою готовность к предстоящему испытанию. Он проводил госпожу Сампрас до дверей кабинета, ласково придерживая ее за плечо, ибо ей, казалось, было не по себе, ибо ступала она как-то не очень твердо.
— Все будет хорошо, — уверил он госпожу Сампрас. — Ее устроят наилучшим образом. Мы ведь с вами долгое время будем заняты, верно? И если нас что-то задержит, уверен, мои люди смогут найти для вашей дочери компаньонов собственных ее лет. Этот мир, как я теперь понимаю, принадлежит молодежи. Нам, старикам, остается только любоваться ею, а?
И он с грустью улыбнулся, сжав плечо хирурга, точно старый, старый друг.
Все в операционной выглядело самим совершенством — цивилизованным, мирным. Никаких солдат видно здесь не было. Четыре медицинских сестры и анестезиолог замерли, точно монахини, в ожидании, под резким вольфрамовым светом. Оборудование да и вся обстановка были такими современными, какие доктор Сампрас могла бы увидеть лишь в наиновейших операционных Америки. На двух тележках во множестве покоились обернутые в стерильную зеленую бумагу инструменты.
Диктатор лежал в состоянии полной готовности на том, что доктор Сампрас и ее коллеги-хирурги называли — в блаженные дни, когда о режиме диктатора никто еще и не слыхивал, — «столом пыток». Шампунь смыл с волос старика все масло, и из-под шапочки на его голове выбивалось несколько седых прядей. Тело диктатора, освободившись от пут мундира, неопрятно расплывалось под тонкой простыней. Кровообращение его из-за горизонтального положения тела заработало лучше, отчего губы старика были сейчас розовыми, как у младенца.
— Здравствуйте, госпожа Сампрас, — диктатор подмигнул.
Она подошла к нему, ни произнеся ни слова. И, держа перед собой затянутые в перчатки ладони, неуверенно замерла, оттягивая решающий миг. Лицо ее было окутано сквозистой тканью, чадрой, позволявшей видеть лишь темные глаза.
— Это вы там, под маской? — упорствовал диктатор.
— Да, я, — бестонно ответила она.
— Она скрывает ваше хорошенькое личико.
— Так нужно, — произнесла она. Испод хирургической маски Галы уже увлажнился от ее потенциально смертоносного дыхания.
Анестезиолог, — тоже, судя по форме бровей, женщина, — глянула на Галу, кивнула. Бесцветная жидкость потекла по тонкой пластиковой трубке к канюле, прилепленной лентой к бледному запястью диктатора.
Лицо старика смягчалось, обращаясь в лицо младенца. Гала впервые заметила, какие у него длинные, мягкие ресницы — совсем как у ее детей. Теперь ресницы эти трепетали, как будто старик боролся, подобно уложенному в постель ребенку, со сном.
