«Просто все это надо делать грамотно, — думал между тем Александр Борисович, — и не бояться в экстремальных ситуациях даже и немного пожертвовать собой… Во имя высшей справедливости!..»
Они прибыли в прокуратуру с небольшим опозданием, допрос явившегося к следователю режиссера уже начался. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что у Инги было еще время подумать над возможными ситуациями и лишний раз посоветоваться и с Турецким, и с Дорфманисом. А плохо оттого, что она могла «перегореть» и растерять свою решительность. А мямлить там не получится. Ковельскис, вероятно, достаточно опытный психолог и сумеет переговорить Ингу, сломать ее и свести ее показания против него к обычной женской ревности. И тогда возможные построения следователя относительно виновности Петера Августовича развалятся, подобно карточному домику.
Время тянулось, Инга безучастно поглядывала по сторонам и неизвестно о чем, думала. Турецкий начал уже беспокоиться за нее. Но она вдруг посмотрела в его озабоченные глаза и подмигнула. И он восхитился, вот это — выдержка! И когда, наконец, подошел адвокат и сказал, что допрос заканчивается и сейчас же будет производиться очная ставка, Инга просто кивнула — почти равнодушно. Но, проходя в кабинет следователя, на миг, словно нечаянно качнувшись, прижалась к нему плечом и сказала быстрым шепотом:
— Запомни, я это делаю только ради тебя…
И вот тут он уже не повторил для Инги, а дал слово самому себе, что обязательно спасет ее страждущую душу. Как — неизвестно, но придется все-таки приложить максимум усилий… Вообще-то, со слабыми женщинами можно ограничиться и уговорами, и обещаниями, и даже клятвами, а с сильными так не получится. Помни, Турецкий!
И вдруг мелькнула совсем уже шальная мысль: «Как будто это только мне и нужно?!» Ответить на свой вопрос не успел, все же думал найти компромисс. А тут их с адвокатом пригласили в комнату, соседнюю с кабинетом, в котором проходила очная ставка. Одностороннее стеклянное окно позволяло им все видеть и слышать, но самим для тех, кто находился в кабинете, оставаться невидимыми. Как заметил Лазарь, следователь и сам был заинтересован узнать впечатления коллег.
Картинка разворачивалась любопытная.
Ковельскис был обескуражен самим фактом очной ставки с Ингой. Он поглядывал на нее с откровенной тревогой, очевидно, по той причине, что даже не догадывался о том, что она захочет рассказать. А Инга сидела, выпрямившись, и не поднимала глаз и внимательно рассматривала поверхность стола.
Следователь избрал правильную тактику, отметил Турецкий. Он начал зачитывать свои вопросы к режиссеру, — те, что уже были зафиксированы в протоколе допроса. И тем самым ставил режиссера перед необходимостью повторять и свои ответы, в которых он, естественно, как сразу выяснилось, стал «чернить» Ингу и переваливать на нее всю вину и за гибель Лоры, и за ее инициативу относительно слежки. То есть пошел, что называется, «в наглую».
Ну, со слежкой было ясно, у Инги имелись серьезные контраргументы. А вот факт с Лорой — в смысле, вины Инги, порекомендовавшей подруге именно это средство и помогавшей его достать, — это стало для нее, определенно, неприятной новостью. Значит, Петер пошел ва-банк?
«Эх, на минутку бы, — подумал Турецкий, — пообщаться с Ингой! Она может растеряться, разозлиться и — сведет свои оправдания к встречным обвинениям, не подтвержденным неопровержимыми свидетельствами».
Он сказал об этом Лазарю. Но тот как-то двусмысленно покачал головой: мол, посмотрим, не станем торопиться. И оказался прав, зря Турецкий запаниковал.
Настала очередь Инги. Она улыбалась, что стало совсем неожиданным для свидетелей происходящего, и смотрела только на следователя, не обращая никакого внимания на Петера, будто его и не было в кабинете. И начала шаг за шагом рассказывать об истории взаимоотношений режиссера и актрисы, как об этом ей говорила сама Лора. И в качестве свидетельств назвала несколько фамилий других знакомых Лоры, которые могли бы с успехом подтвердить сказанное Ингой.
Одним словом, вопрос «экстренного похудения» не раз обсуждался подругами даже и в присутствии матери покойной, которая считала, что ее девочка совершает непростительную глупость. Но у Лоры был единственный аргумент: клятвенное обещание режиссера дать ей роль Дездемоны, но только при условии… и так далее. Оттого и срок избирался Лорой самый крайний — 28 дней.
