— Так точно, шеф. Только чего ж спрашивать? Он внизу валяется.
— Я спросил не как он, а кто таков?
— Вот его документы, шеф.
Длинноволосый сделал шаг вперед и хотел положить на стол обедающего удостоверение и водительские права. Но шеф ложкой резко отмахнулся.
— Я спросил: кто? — низким и хриплым голосом повторил он.
— Написано, шеф, — длинноволосый раскрыл удостоверение, — Розенберг. Бруно. Художник в театре.
— Ну?
— Там, внизу. Дышит еще. А если подергать, и заговорит. Но может и загнуться. Мы ж его чуть не из-под капота доставали, а ноги зажало, пришлось выдергивать, — длинноволосый издал короткий смешок. — Половина мяса там осталась. Ну и… в отключке везли.
— Чего надо было, спросили?
— Никак нет, шеф, — с непонятной «воинской» интонацией ответил длинноволосый. — Я ж говорю, в отключке.
— А чего ему надо было, говори, Андрис?
— Не могу знать, шеф. Но вел меня от самого дома той телки. Ну, про которую я сразу доложил… Ладная телка. Во! — он показал большой палец. — Ее надо бы спросить!
— Это — потом, — отмахнулся ложкой лысый. — Ты уверен, что он не случайный?
— Так он там уже стоял, шеф. Я еще на подъезде, там, на Йомасе, его засек. И сразу Гуннара вызвал на трубу. Сказал, как поеду, он и догнал у Вай-вари. Там мы этого и сделали.
— А телка чего? — Шеф все не поднимал глаз. — Кому товар, сказала?
— Говорит, педер какой-то, шеф. Или пидор, хрен их тут знает.
— Ты должен знать…
Лысый говорил по-русски, хотя был наполовину латышом. Но годы, проведенные им на зонах при Советах, сделали свое. Там конвойные-латыши особым почетом не пользовались, не в пример их недавним предкам, знаменитым латышским стрелкам, спасавшим советскую власть, и приходилось им говорить на языке того государства, в котором приходилось жить и трудиться на благо общего Отечества, «не щадя живота своего». А теперь и страна уже другая, но «международный» язык остался, — теперь язык общения с братвой. С теми, кто не признает никаких государственных границ и пограничных столбов.
— Ну, так чего будем делать? — он, наконец, взглянул на тех двоих. — Мне, что ль, его спрашивать?.. А как там было?
Длинноволосый Андрис посмотрел на стриженого парня, словно предлагая высказаться ему. Мол, он сам-то был впереди, а сбоку действовал Гуннар.
— Он догонял его, шеф, — парень сделал шаг вперед. — А мы взяли в «коробочку». Ему и пришлось столб обработать. Сложился в гармошку. Вынули, привезли. Там старик какой-то ошивался. Говорит, каждый раз одно и то же, шеф. Проклятый, говорит, столб. Поинтересовался, где «скорая». Я сказал, быстрей сами доставим. Пока дождешься…
— Запомнил? — без всякого интереса спросил лысый.
— Не знаю, шеф. Может, и обратил внимание на номер, но вряд ли. Поглядел и пошел. Без интереса.
— Его запомнил, спрашиваю?
— А, извини, шеф, конечно.
— Ну и чего решили? — тем же равнодушным тоном спросил лысый.
— Как прикажешь, шеф.
— А вам нужен свидетель?
— Никак нет, шеф, — вмешался Андрис.
— Так какого ж вы… мать вашу, а? Почему ж не взяли с собой, как свидетеля? — шеф хмыкнул.
— Понятно, шеф, сделаем, — с готовностью кивнул Андрис.
— Не опоздали? — с насмешкой спросил шеф.
— Успеем, — заверил и Гуннар.
— Ну-ну, — и шеф махнул рукой. — Ступайте и сделайте, чтоб заговорил. Зачем, от кого? Я подойду… А про телку подумаю… Скажу…
В подвале большого каменного дома, прямо на бетонном полу, лежал Бруно. Ноги его были ободраны почти до кости, и мужик в халате санитара делал ему обезболивающие уколы. Но Бруно то впадал в беспамятство, то надрывно выл и закатывал глаза. Здоровенный санитар равнодушно взирал на него. Рядом, в металлической коробке, лежало несколько наполненных шприцев.
— Ну чего? — хрипло и недовольно спросил санитар, увидев спускающихся по лестнице двоих водителей. — Его уже отпевать пора, — хмыкнул он. — Долго не продержится. Я ему противошоковые вгоняю, только уже слабо действует. Торопитесь.
— Ну давай еще, чтоб хлебало открыл, — Андрис кивнул на Бруно. — Вопросов-то — один, два, и — увози на хрен. Как неопознанного. Ксивы у шефа.
— Отвезти-то отвезу. Только ночью, не сейчас.
— Давай, когда хочешь. Твои дела… Ну, коли его!
