— Нет...
Трудно было ждать иного.
Кабаю — он застал, когда тот собирался уже уходить. С первого взгляда стало понятно... скорее всего, это и есть тот грузин, о котором говорилось в записке. На грузина кстати он не был сильно похож — волосы хоть и черные, но кудрявые. Одет он был по-европейски — брюки и белая рубашка с коротким рукавом...
— Зарубин — представился Николай по своему псевдониму
Грузин непонимающе уставился на него
— От Бахметьева — вынужден был напомнить Николай.
— А... понял, садись.
По-русски этот грузин разговаривал совершенно без акцента
Следующие десять минут — Кабая говорил о том, как они будут связываться друг с другом (В Багдаде, связь на месте службы отработана не была), и какие задачи ставит перед ним руководство. Судя по характеру задач — в КГБ еще не знали, что его выкинули из Ближнего круга и он мало теперь что может.
Николай сказал это — и Кабая сразу сдулся... он просто не понимал, что говорят... и скорее всего, то что говорил он — он тоже не понимал. Не надо иметь большого опыта и подготовки, чтобы быть стукачом — но вот работать в разведке — это нечто совсем другое.
Но вывернулся он быстро.
— Я все передам руководству — при этом, Кабая посмотрел на часы, как бы давая понять что спешит.
— Я бы хотел, чтобы вы передали руководству еще одно — сказал Николай — в Республиканской Гвардии и даже в президентской охране есть наши люди. Коммунисты, которые действительно преданы коммунистическим идеалам. Если учесть то, что произошло в последнее время — можно ожидать волны расправ с ними. Мы должны либо поддержать их либо даже вывезти из страны. Если мы хотим работать с ними — нужно готовить связи, кураторов — я один не справлюсь, и у меня другие задачи.
— Я все передам руководству, товарищ Зарубин — сказал Кабая уже с явным раздражением в голосе...
На улице — по-прежнему пекло солнце.
Николай вышел, осмотрелся. Его Вольво был припаркован дальше — далеко, но все таки было видно. Н улице ни души — жара. Либо за ГКЭС не следили, либо следили, но делали это лучше, чем за советским посольством.
Дойдя до машины, он сел в нее. На душе было хреново... он понимал, что и он, и все они вляпались по полной. Но когда был Бахметьев — он мог доверять хотя бы своему куратору — тот был афганцем, как и он сам. Теперь — и куратору доверять нельзя.
Мимо — прошел автомобиль, и он совершенно случайно — заметил за рулем Кабаю. И сам не зная зачем — он вывернул руль и поехал следом...
Слежка — привела его к отелю Палестина, с которым у него было связано немало приятных воспоминаний... и немного неприятных. А вот то, что ему удалось увидеть там... вот это — навело его на... определенные размышления.
Очень нехорошие размышления.
Первое, что он увидел — женщину. Ту самую, которая в свое время ему угрожала — он хорошо ее запомнил. И Кабая — говорил с ней в вестибюле отеля.
С тех пор, как Николай занялся своим неприятным и не совсем законным делом — шпионской деятельностью в чужом государстве — по совету Бахметьева он всегда имел рядом с собой, в машине кое-что, чтобы быстро изменить внешность. Когда Кабая пошел в отель — он быстро переоделся — вместо выгоревшей полевой куртки надел почти новую, из хорошего хлопка, которую носили находившиеся в Ираке во множестве палестинские федаины — Саддам заигрывал с федаинами. Голову — он замотал арафаткой — стиль Арафата, бело-красный платок в клетку, а как его правильно наматывать — ему показали его друзья из Интербата. Глаза он защитил солнечными очками — если в Союзе солнечные очки привлекали внимание, то здесь их носили все, потому что солнце и в самом деле было очень и очень ярким. В таком виде — он прошел в отель, как он сам считал, незамеченным, сунув на входе кому надо обязательную купюру.
Потом — Кабая и женщина поднялись наверх. Идти за ними или спрашивать у обслуги отеля, кто это такие, он не рискнул — в отеле Палестина ничего не остается тайным.
Поэтому — он вышел из отеля, вернулся в машину и стал ждать, подыхая от жары в душегубке, которую представляла собой стоящая на улице машина. Но он чувствовал, что что-то не так — и намеревался довести игру до конца.
