Поэт и деньги
При кажущейся простоте биографии Пиздодуева, о которой упоминалось выше, многое в ней остается неясным. Достаточно будет сказать, что Пиздодуев, в отличие от других небожителей, в поисках денег не рыскал, так как в них не нуждался. Правда, Степан не пил, у него не было ни детей, ни, говорят, даже родителей, но это лишь отговорка, а объяснение вот каково:
Фашиствующие организации с легким антисемитским уклоном, общество приверженцев патриархального быта «Рататуй», ультрапатриотическая партия «А теперь — Россия!», а также отцы церкви (народники) рвали стихи Пиздодуева прямо из его рук практически за любые деньги. Почему? — не поверите вы.
Во-первых, в стихах Степана не было ничего сознательно привнесенного, освещенного светом разума. Труха ли, пепел ли, тлен — мирное течение жизни по праву вершило свою повинность. Все, что попадало в поле зрения Пиздодуева, самостийно, без чьего-либо участия перемалывалось в жерновах времени, старело, ветшало и, наконец, вовсе разваливалось, что возвращало нас к нашим истокам, напоминая, откуда и кто мы.
Во-вторых, в стихах Пиздодуева не фигурировали евреи. Они там отсутствовали как факт, каким-то боком входящий в и без того многострадальную нашу историю, из чего будто бы вытекало, что слитость иудейского племени с русаками дошла до точки, и каждый из нас, не выходя, как говорится, из дома, может обезвредить в самом себе ушедшего на дно русской души — одного хотя бы — еврея.
Правда, о существовании евреев Пиздодуев просто не знал, так как в Данетотово они не водились. Московские же поэты сделали ложный вывод, что о евреях Степан уже слышал, и ничего ему не сказали.
Слухи и версия
По одной версии — народ буквально зачитывался поэтическим сборником Пиздодуева «Данетотовские сказания», да и вообще, якобы вся данетотовская илиада пользовалась повышенным спросом у населения.
Подкупала непредвзятая свежесть взгляда, лишенного укоренившихся за последнее с лишним столетие культурных налетов и наслоений. Поэт видел вещи такими, какими давно их никто не видел и, в силу продвинутости, видеть уже не мог; такими, как они есть, в формах, данных природой, без чудачеств фантазии и творчески искушенного воображения: в гусе он видел гуся, в заборе — забор, в корове — корову. Это производило эффект бомбы. Люди по стихам Пиздодуева учились заново распознавать вышедшие из обихода предметы, забытые природные явления и стихии, стертые краски и запахи, хотя часто путались, запинались и, наконец, просто врали. Книги Степана все выходили и выходили, а пиздодуевские образы, чуждые всякому декадансу, перемещаясь из одного тома в другой, не претерпевали никаких изменений.
Но это все — домыслы, так как, согласно другой версии, книг Пиздодуева никто не читал и в глаза их не видел. Последняя версия совсем утопична, поскольку заинтересованными (для нас теневыми пока) лицами была создана специальная секретная типография для распечатки его книг, выходивших с цветным приложением «Знай и люби свой край».
И все же своих книг Степан никому не дарил да и поэтических вечеров не устраивал, которые, кстати, вошли было в моду, потом из нее вышли, а уж потом устраивались сами собой, без чьих-либо усилий. На вечера приходил сам поэт — как-то сомнамбулически, невпопад, не всегда в нужное место и в нужное время, но это ничему не мешало, так как примерно то же происходило и с публикой, поэтому иногда все случайно встречались, раскланивались, рассаживались, откашливались и торжественно затихали. Один известный поэт всегда ходил с барабанщиком — исключительно потому, что барабанщик тоже иначе не мог, хотя дел у него было по горло и, барабаня, он злобно смотрел на часы. А барабанил он громко-громко, невзирая на то, что голос поэта после вчерашнего бодуна был ломок и тих.
То есть поэтические вечера, несмотря ни на что, все же устраивались. А вот вечера Пиздодуева не устраивались специально, для чего прилагалось немало усилий, поскольку карты ложились так, что рад — не рад, а рабочие сцены уже проверяли микрофон, щелкая в него пальцем; дамы, завершая свой туалет, накидывали на голые плечи цыплячьи меха; надрывно звонил телефон, и изо всех концов Москвы по немыслимым адресам неслись такси. Тем не менее ни один поэтический вечер Пиздодуева так и не состоялся. Поэт был абсолютно неуловим.
