Однако в ту минуту, когда шевалье де ла Гравери подошел к воротам Морар, его любопытство достигло такой степени возбуждения, что внезапное появление со стороны старой парижской дороги дилижанса с упряжкой из пяти лошадей, несущихся бешеным галопом, послужило ему предлогом, чтобы отойти в сторону; уступая дорогу, он как бы ненамеренно оглянулся и, к своему великому изумлению, увидел собаку: она следовала за ним по пятам, не отставая ни на шаг, и ступала так важно и степенно, как будто отдавала себе отчет в своих действиях и совершала их сознательно.
— Но мне нечем больше тебя угостить, мой бедный славный зверь! — воскликнул шевалье, выворачивая опустевшие карманы.
Можно было подумать, будто собака поняла смысл и значение этих слов: она стремительно бросилась вперед, сделала два или три немыслимых прыжка, как бы стремясь выразить свою признательность; затем, увидев, что шевалье стоит на месте, и не зная, как долго продлится эта остановка, она легла за землю, положила голову на вытянутые передние лапы, три или четыре раза весело пролаяла и стала ждать, когда ее новый друг возобновит свой путь.
При первом же движении шевалье собака резво вскочила и устремилась вперед.
Так же как до этого животное, казалось, поняло слова человека, так и человек, казалось, догадался, что означают действия животного.
Шевалье дела Гравери остановился и, всплеснув обеими руками, сказал:
— Хорошо, ты хочешь, чтобы мы дальше шли вместе, что ж, я тебя понимаю; но, бедняжка, не я твой хозяин, и, чтобы следовать за мной, ты должна кого-то покинуть, кого-то, кто тебя вырастил, давал тебе приют, кормил, заботился о тебе, ласкал, — какого-нибудь слепца, чьим поводырем ты, возможно, была, или пожилую даму, для которой ты, вероятно, служила единственным утешением. И вот несколько злосчастных кусочков сахара заставили тебя забыть о них, как позже, в свою очередь, ты забудешь меня, если я проявлю слабость и возьму тебя к себе. Пошел же прочь, Медор! — сказал шевалье, обращаясь на этот раз непосредственно к животному. — Ты всего лишь собака, ты не имеешь права быть неблагодарной… О! Вот если бы ты была человеком, — продолжил как бы между прочим шевалье, — то это было бы другое дело.
Но собака, вместо того чтобы повиноваться и уступить философским рассуждениям шевалье, залаяла еще громче, удвоила свои прыжки, и ее приглашения продолжить прогулку стали более настойчивыми.
К несчастью, эта новая череда мыслей, пришедших на ум шевалье, словно сумеречный прилив, когда каждый вновь надвигающийся вал кажется более угрюмым, чем предыдущий, омрачила его; конечно же сначала он был польщен, что внушил такую внезапную привязанность, выказанную ему собакой, но затем вследствие естественного поворота мыслей подумал, что за этой преданностью несомненно скрывается едва ли не черная неблагодарность; взвесив прочность этой столь внезапно возникшей привязанности к нему, он в конце концов укрепился во мнении, к которому, казалось, пришел уже много лет назад, мнении, согласно которому — я объясню это чуть позже — ни мужчины, ни женщины, ни животные не имели отныне права рассчитывать ни на малейшую долю его симпатий.
Благодаря этому умело составленному общему обзору читатель должен уже начать догадываться, что шевалье де ла Гравери исповедовал ту почтенную религию, богом которой является Тимон, а мессией — Альцест и которая называется мизантропией.
Вот почему, твердо решив резать по-живому, чтобы оборвать возникшую связь в минуту ее зарождения, он попробовал вначале прибегнуть к силе убеждения. Предлагая собаке в первый раз покинуть его, он назвал ее, как вы помните, Медором; теперь он возобновил свои уговоры, награждая ее поочередно мифологическими именами: Пирам, Морфей, Юпитер, Кастор, Поллукс, Актеон, Вулкан; потом последовали имена античной истории: Цезарь, Нестор, Ромул, Тарквиний, Аякс; затем прозвучали имена скандинавских героев: Оссиан, Один, Фингал, Тор, Фёрис; от них он перешел к английским именам: Трим, Том, Дик, Ник, Милорд, Стопп; с английских имен шевалье переключился на такие колоритные имена, как Султан, Фанор, Турок, Али, Мутон, Пердро. Наконец, он исчерпал все, что мог ему дать собачий мартиролог начиная со времен мифов и сказаний и кончая нашим рассудочным веком, чтобы вбить в голову упрямого спаниеля, что он не должен дальше следовать за ним; но если по отношению к людям существует пословица, гласящая: «Худший из глухих тот, кто не хочет слышать», то совершенно очевидно, по крайней мере в данных обстоятельствах, что она должна распространяться и на собак.
