В Бразилии все обошлось единственной осенней волной гриппа 1918 года, а вот на Чили через год после этого обрушилась и вторая, а для столицы Перу самой смертоносной стала третья, пришедшая в начале 1920 года. Но еще хуже пришлось расположенному в глубине экваториальной Амазонии городу Икитосу. Туда и сегодня-то можно добраться только речным транспортом или по воздуху. А в те годы столь глухая изоляция привела к тому, что грипп прочесал Икитос лишь единожды, в конце 1918 года, но та же оторванность от цивилизации в сочетании с практически полным отсутствием в тех местах врачей, больниц и лекарств гарантировала самые опустошительные последствия, и смертность от гриппа в этом центре разразившейся перед войной амазонской каучуковой лихорадки превысила зафиксированную в Лиме вдвое[60].
По другую сторону Тихого океана этот последний всплеск смертности зеркальным образом пришелся на Японию. «Поздняя эпидемия», как ее окрестили японцы, чтобы отличать от «ранней» (осенне-зимней 1918 года), началась осенью 1919-го и продлилась до весны 1920 года. 18 марта 1920 года зажиточный японский крестьянин из села Сенай в 500 км к северу от Токио оставил запись в своем дневнике: «Кэисиро простудился и кашляет нещадно. Нынче вот отправился поклониться Унимающему Кашель в храм к югу от деревни Каннондзи и вымолить у него избавление»[61]. Из приписок по обе стороны этой дневниковой записи можно сделать вывод, что Кэисиро – член семьи писавшего, заболевший именно «испанкой». Если так, то ему очень не повезло, поскольку он стал одной из последних зафиксированных жертв той пандемии.
Большинство заболевших «испанкой» переносили ее как обычный грипп, с типичными для сезонного гриппа симптомами – воспалением горла, головной болью, высокой температурой. И весной 1918 года большинство людей переносило грипп без серьезных осложнений и благополучно выздоравливало. До тяжелых случаев дело доходило редко, а до летальных исходов – лишь в единичных прискорбных случаях, в которых не усматривали ничего неожиданного. Ничего не поделаешь, как говорится, грипп каждую зиму уносит толику жизней.
А вот в августе грипп вернулся сразу же в непривычно свирепом обличье. Теперь, начавшись как обычное простудное заболевание, он быстро переходил во что-нибудь более мерзопакостное. На второй волне и сам грипп протекал тяжелее обычного, и пневмонией стал осложняться с пугающей регулярностью. Собственно, большинство летальных исходов были непосредственно вызваны именно бактериальной пневмонией. У пациентов вскоре развивалась острая дыхательная недостаточность, на щеках проступали пятна цвета красного дерева, а через считаные часы нездоровый лиловый румянец распространялся на все лицо до самых ушей, да такой, как писал один американский военврач, что уже и не отличить, кто из них белый, а кто цветной[62].
Врачи окрестили этот жуткий эффект «гелиотропным цианозом»[63]. Они уподоблялись виноторговцам из Бордо в детальных описаниях тончайших оттенков цвета, полагая, что малейшее изменение тона румянца на щеках и окраски кожных покровов пациента информативно в плане прогноза. Это мог быть, к примеру, «густонасыщенный сумеречный оттенок красновато-сливового», согласно описанию одного из врачей. Преобладание красного в гамме румянца вселяло надежду на благополучный исход. Если же к красному были «примешаны цвета гелиотропа, лаванды или мальвы», перспективы считались мрачными[64].
Синюшность переходила в почернение. Первыми чернели пальцы рук и ног, включая ногти, затем ладони и стопы, затем некроз поднимался вверх по конечностям и в конце концов проникал в брюшную полость и грудную клетку. То есть, пока ты еще был в сознании, можно было наблюдать за тем, как смерть начинает тебя пожирать, начиная с кончиков пальцев и подбираясь все ближе к жизненно важным органам. Когда 8 ноября 1918 года Блез Сандрар наведался в дом 202 по бульвару Сен-Жермен, консьержка сообщила ему, что мсье и мадам Аполлинер оба заболели. Сандрар взбежал вверх по лестнице и принялся стучать в дверь. Кто-то его впустил, и он застал следующую картину: «Аполлинер лежал на спине, – вспоминает он. – И он был весь совершенно черный»
