Мишеля ожидал сюрприз. В последнюю минуту Фернанда представила его подружке невесты, Монике, прекрасной голландке, которая накануне приехала из Гааги, чтобы в тот же вечер туда вернуться. В розовом бархате, с розовой шляпой на темных волосах, Моника ослепила и очаровала Мишеля. Если бы баронесса В. пригласила на Пасху эту большеглазую девушку с золотистой кожей... Но дело сделано, к тому же у мадемуазель Г. был жених. Впрочем, Фернанда в белых кружевах была очень мила. Еще больше понравилась она Мишелю в строгом дорожном костюме, готовая уехать с ним подальше от всех этих сложностей.
В 1927 или 1928 году, то есть за год или два до своей смерти, мой отец извлек из ящика стола дюжину рукописных страниц; такой бумаги, листки которой в ширину больше, чем в длину и форматом напоминают черновики Пруста, по-моему, теперь нет в продаже. Это была первая глава романа, начатого Мишелем в 1904 году и так и не продолженного. Если не считать одного перевода и нескольких стихотворений, то был единственный литературный опус Мишеля. Светский человек по имени Жорж де.., лет очевидно тридцати, выезжает в Швейцарию с молодой особой, на которой он утром женился в Версале. В процессе рассказа Мишель по недосмотру изменил маршрут новобрачных и ночь им пришлось провести в Кельне. Молодая женщина скучала по матери, с которой разлучилась впервые в жизни. Муж, который незадолго перед тем не без облегчения порвал с прежней любовницей, теперь вспоминал о ней с ласковой грустью. Юная подруга трогала Жоржа своей наивной свежестью; он думал о том, что ему самому предстоит в этот вечер лишить ее этого хрупкого свойства, в одно мгновение превратив в такую же женщину, как все. Несколько принужденная учтивость, нежная и робкая взаимная предупредительность двух людей, только недавно на всю жизнь связавших друг с другом свою судьбу и впервые оказавшихся наедине в отведенном им купе, так же, как и то, как они, смущаясь, выбирают в кельнской гостинице номер с одной кроватью, были описаны очень хорошо. Предоставив жене готовиться ко сну, Жорж в курительной от нечего делать завязывал разговор с официантом. Полчаса спустя, желая избежать испытующего взгляда лифтера и потому не воспользовавшись лифтом, он поднимался по лестнице, входил в номер, омытый слабым светом ночника, и начинал постепенно раздеваться, совершая этот столько раз повторенный в других местах с другими женщинами обряд со смешанным чувством нетерпения и разочарования, и желал чего-то другого, сам не зная, чего.
Меня пленила точность описания, лишенного всякой литературщины. В эту пору я сочиняла свой первый роман — «Алексис». Время от времени я читала из него несколько страниц Мишелю, который был прекрасным слушателем, способным сразу проникнуть во внутренний мир этого совершенно не похожего на него персонажа. По-моему именно описание свадьбы Алексиса напоминало ему о его давнем наброске.
К этому времени я уже кое-что опубликовала: где-то сказку, где-то эссе, где-то поэму. Отец предложил мне напечатать рассказ под моим именем. Это предложение, если подумать, весьма необычное, было характерным для особого рода непринужденной задушевности наших отношений. Я отказалась по той простой причине, что не была автором этих страниц. Отец стал настаивать:
— Ты переделаешь их по-своему, и они станут твоими. У них нет названия и на них несомненно еще надо нарастить плоть. В общем мне было бы приятно, если бы после стольких лет они были напечатаны. Но в моем возрасте я не стану предлагать рукопись какой-нибудь редколлегии.
Игра меня соблазнила. Мишеля нисколько не удивляло, что я пишу исповедь Алексиса18, и точно так же он не видел ничего неуместного в том, чтобы предложить мне переписать историю свадебного путешествия 1900 года. В глазах этого человека, который непрестанно повторял, что ничто человеческое не должно быть нам чуждо, возраст и пол были делом второстепенным, когда речь шла о литературном творчестве. Для него не возникало проблем, которые впоследствии озадачивали моих критиков.
Не помню, кто из нас выбрал для этого рассказа название «Первый вечер» — до сих пор не знаю, нравится оно мне или нет. Но так или иначе, это я обратила внимание Мишеля, что первая глава неоконченного романа, превратившись в новеллу, как бы зависала. Мы стали искать эпизод, который бы ее завершил. Кто-то из нас двоих придумал, что Жоржу, когда он начинает подниматься по лестнице, портье вручает телеграмму: в ней сообщается, что любовница, о которой он почти уже начал сожалеть, покончила с собой. Деталь была вполне правдоподобной, но я не заметила, что она опошляет страницы, главным достоинством которых была как раз их незавершенность. На этот раз мы перенесли брачную ночь в Монтрё, вблизи которого находились, когда занимались этой перелицовкой. Мой вклад в «наращивание плоти» новеллы выразился в том, что я превратила Жоржа в интеллектуала, всегда готового погрузиться в размышления на первую попавшуюся тему, что, вопреки моим ожиданиям, дела не улучшило. Подновленный таким образом рассказик был послан в один журнал, который, как и положено, подержав его у себя некоторое время, его отверг, потом во второй, который его одобрил, но к тому времени моего отца уже не было в живых. Год спустя рассказик появился в печати и удостоился какой-то скромной литературной премии, что позабавило бы Мишеля и в то же время порадовало бы его.
