-- Эт, как Васька, с дрыном и всех носом в землю?
-- Нет. Как Лизавета, всем стоять и бояться. Шагом марш на пост!
-- Евсей, спать-то можно?
-- Рядовой Сорока, можно Машку за ляжку или козу на возу, а у нас разрешите! Ясно?
-- Ага, только я не понял, спать будем сегодня или нет?
Из шатра выглянул Лёнька. Вместо мундира серая пижама. Сиятельный и досточтимый почивал, да какая-то нелегкая согнала его с постели. Делать нечего, пришлось подняться.
-- Уснуть не могу, -- пожаловался граф. -- Думаю, как с тобой Пахан поступить, пороть или наградить чем? Вроде спасти пытался, на Лизку кинулся, а с другой стороны -- не спас же.
-- Господин граф, а как в таких случаях поступают за границей?
-- Сначала награждают, затем секут.
-- Думаю в нашем случае можно обойтись каким-то одним способом, -- сделал я тонкий намек.
-- Что, сразу пороть?
-- ...
-- Ну, я подумаю еще, -- пообещал Ленька, -- может несильно, плетей десять, да и хватит.
-- Как вам угодно.
А чего еще скажешь. Дурак -- это не профессия, а состояние души. Уставшему за день телу требовался отдых. Кореша забрались в шалаш, один дед Кондрат маялся у костра, грея старые кости.
-- Чего этому обормоту понадобилось? -- Полюбопытствовал он.
-- Да так, не знает орден мне вешать на шею или петлю.
-- Ишь, стервец, все угомониться не может.
-- А ты его давно знаешь?
-- Да ить, почитай, с рождения. Евоная мамка, сестра Старобока, супружница моя первая, в Европах Леньку нагуляла. И сразу князю подсунула, некогда нянчить было, натура-то тонкая, душа танцулек требует, где уж за сыном смотреть. Наш князюшка до двенадцати годов его кормил, уму разуму обучал, а опосля сестрица заявилась, к себе увезла. Там Леньке всякой дряни в голову и напихали. Парень -- как парень был, а назад приехал -- срам один. Был бы отцом кровным -- уши оборвал. Лучше уж глухим, чем как теперь -- Дебилом. Истинный крест.
Устроившись поудобней, я закрыл глаза, в надежде увидеть хороший добрый сон и хоть немного отвлечься от маеты таких реальных, но сказочных будней.
Утро выдалось на славу. Жужжат пчелки, лютики-цветочки тянутся к солнцу, красно-сине-желтые лепестки пахнут медом, птицы поют, как в райских кущах. Даже Лёнька проснулся необычно сдержанным, почти не грубил и всего два раза обещал высечь провинившихся и то не до смерти, что особенно настораживало.
Ближе к полудню приехал Микула с провиантом. Поступил приказ собираться. Никогда не думал, что двенадцать человек способны создать такую суматоху. На сборы ушло без малого два часа. А чего, собирать-то? Взял в руки рогатину -- и все сборы.
Один Федор, усевшись на пне, как князь на троне, раздувал меха чьей-то гармони. Я устроился рядом. Голос у Подельника оказался сильным, красивым, да и слух присутствовал, вот репертуар оставлял желать лучшего:
-- Стонет ветер, стонет ветер,
Да не гнется лебеда.
Ястреб зайчика заметил,
Не осталось ни хрена.
Стонет ветер, стонет ветер,
В облачке зависшем.
Ястреб тоже сдохнет,
Зайкой подавившись.
Закончив петь, Федор звонко чихнул, гармонь ответила новым перебором. Подельника потянуло на лирику:
-- Эх, кума, мать твою!
Рожа не умытая,
Все одно тебя люблю
На лысо обритую!
Сено преет на лугу,
Вся работа брошена.
Пятый день ее люблю,
Бабу нехорошую.
С последними аккордами улеглась суета. Штрафников обуял зуд нетерпения. Засиделись мужики, душа жаждет действий. Микула Селянович не дал угаснуть душевному порыву. Его речь была короткой, но пламенной:
-- Животы подтянули и вперед!
Граф в парадном мундире уселся на лошадь и первым пересек государственную границу. Следом, в колонну по два, двинулись остальные. Замыкал шествие обоз, состоявшей из телеги, груженой провизией.
Через сотню метров Ленька не выдержал размеренного шага пешего посольства и пришпорил кобылку. Выхватив меч, он в одиночку ринулся отвоевывать чужие земли. Светлая память тебе боевой товарищ!
Нескошенное поле сменилось березовой рощей, светлое редколесье перешло в смешанный лес и вскоре мы ступили под сень вековых сосен. Ноги утопали в прошлогодней хвое. Пахло приятной горечью сосновой смолы.
