– Ну, пошли, – пригласил Ступа, сгребая деньги и пряча их в карман.
– Что – прямо сейчас? Так вот сразу?
– А чего волынить? – усмехнулся проводник. Он скинул башмаки, роняя попутно комки засохшей грязи, пересек комнату, влез в огромные болотные сапоги. – Обувка-то подходящая у тебя имеется, господин ученый?
Пантелеймон кивнул на свои ботинки с высокой шнуровкой.
– Полагаю, что эти сойдут.
Ступа покачал головой:
– Дело хозяйское. Только речка у нас резвая, непослушная. Запросто можно и навернуться, уже доводилось.
– Переживу. У тебя, небось, и прокат обуви налажен? Я не миллионер, братец. Уфологи на что живут? На благотворительные взносы…
Проводник засмеялся:
– Прижимистый вы народ, ученые!
– Так мы даже не на бюджете, у нас как бы самодеятельность… Все на голом энтузиазме, своими кровными расплачиваемся. Нас Академия наук не содержит – а хоть бы и содержала, она сама нищая…
– Да это понятно. Я что хочу сказать – напрасно жмешься. Деньги тебе, скорее всего, больше не понадобятся.
– Не каркай, – поморщился протодьякон. – Не твоего ума это дело. Лошадь мне что, за красивые глаза одолжат?
– Нет. – Ступа в очередной раз усмехнулся и надел брезентовую куртку. – Лошадь тебе в Крошкино вообще никто не одолжит – ни за деньги, ни за красивые глаза.
– Ну, продадут, – уже почти безнадежно сказал протодьякон.
– И не надейся, не продадут.
– Куркули, – раздраженно пробормотал Пантелеймон. Любовь к крестьянству выветривалась из него с поразительной скоростью.
– Да не куркули, а просто нет там давно лошадей.
– Куда же они подевались?
– Кто их знает. Я ведь неспроста запросил с тебя эту тыщу. Скоро не будет разницы – что Зуевка, что Крошкино… А потом и до нашего Бирюзова дело дойдет. Наверное, в последний раз туда еду. Жизнь дороже…
– Какое дело-то? Объясни, а то все загадками про чертей да проклятия.
– Ты сам знаешь, – уверенно ответил Ступа.
Он произнес это так, что возражать ему не хотелось и не имело смысла. Пантелеймон сдался.
– Хочешь сказать, что уже докатилось и до Крошкино?
– Ага, – Ступа распахнул дверь и замер на пороге. – Похоже на то… Пошли, а то до ночи не управимся.
– А так, что, управимся?! Я слышал – по реке туда целый день…
– Чуток поменьше.
Проводник направился к скособоченному сараю, и Пантелеймон послушно потащился за ним, не желая стоять во дворе без дела. Он должен видеть все своими глазами, каждую мелочь.
В сарае царили разгром и запустение. Любопытно, на что именно этот фрукт потратит деньги? Ведь не на самогонку же, он сам ее гонит – в темноте Челобитных приметил аппарат. Впрочем, это его не касается.
В сарае пробыли недолго, Ступа зарулил туда за веслами.
– Помочь?
– Отдыхай, ученый. – Ступа легко, словно перышки, уложил весла на плечо.
Пантелеймон пожал плечами – как угодно.
– Что ж ты – обратно ночью поплывешь?
– Лучше ночью по речке, чем в Крошкино на сеновале.
Больше протодьякон его ни о чем не спрашивал, видя, что Ступа предпочитает туманно намекать на разного рода жуткие последствия, при этом ни слова не говоря о причинах. Ладно, он сам разберется – на то и послан.
Беседа себя исчерпала. В молчании они двинулись назад по главной улице – тем же путем, каким протодьякон недавно пришел к проводнику. Ничто не изменилось, Бирюзово казалось вымершим или покинутым. Челобитных старательно раздувал ноздри, пытаясь что-нибудь обнаружить в местной атмосфере, какую-нибудь необычную примесь.
Называясь ученым, он не так уж грешил против истины. Да, он хранитель веры, ликвидатор, но, прежде чем думать о потустороннем, необходимо полностью исключить явления вполне материальные. Загвоздка в том, что он до сих пор не знает самой сути этих явлений. Ему приходится довольствоваться одним лишь сообщением Виссариона о подозрительном Павле Ликторе, который якобы вервольф. Пусть так, пусть даже вервольф – один-единственный оборотень, в существование которого верилось не без труда, все равно не смог бы навести ужас на целую область. Здесь явно кроется что-то еще.
…Вскоре они покинули деревню, свернули направо, где начинался подлесок. Вокруг Пантелеймона вновь закружила туча насекомых, почувствовав свежатину, – непривычного к укусам, изнеженного горожанина. Он шествовал в облаке и невольно завидовал проспиртованному Ступе, которого эти твари почти не беспокоили.
