Виктор Дмитриевич придвинул к себе лист бумаги.
— Шпунт — та же свая, только с пазами. Сваи забивают впритык, так, чтобы пазы входили один в другой. Получается водонепроницаемая стенка.
Разговоров было предостаточно. Скептики сомневались: сталь начнет коррозировать, сваи — изнашиваться. А на деле получилось наоборот: в Восточно-Сибирском море шпунт оказался более устойчивым к износу, чем в Черном.
И знаете, что еще? Сейчас много говорят и пишут, и правильно пишут, об охране окружающей среды. А наша шпунтовая стенка и в таком деле помогла. До последнего времени танкеры не швартовались к причалу нефтебазы, боялись поломать. Нефтепродукты передавались по шлангам и, случалось, загрязняли бухту. А вы ведь видели, какая она у нас голубая. Теперь нефтебаза заканчивает строительство такого же причала, что и у нас в порту. И никаких шлангов больше не будет.
Наш разговор прерывает появление высокой, ярко накрашенной женщины, начальницы отдела кадров. Она кладет перед Кузьминым стопку документов.
Виктор Дмитриевич извиняется.
— Дело срочное, представляем портовиков к награждению знаком «Почетного полярника».
— Разрешите глянуть?
— Пожалуйста.
Он протягивает мне одно из представлений.
Пробегаю скупые строчки: Гутман Инна Борисовна, секретарь начальника порта, год рождения, национальность… Вот оно! «…Многие годы активно участвует в работе народного театра, на смотрах и конкурсах неоднократно награждалась…» Теперь я знаю, что крылось за этим «и вообще…».
Перед тем как выйти, женщина обращается ко мне:
— Так вы и есть тот самый писатель, для которого я позавчера пельмени лепила?
Чувствую, что краснею. Хорошо еще, что окна в кабинете Кузьмина пришторены. И поделом! Оказывается, Дерябины ждали, готовились, а я… Как могу, оправдываюсь, клянусь прийти, как только попаду еще раз в Певек. Но когда это будет?
Отпущенное капитаном время истекает.
Жму руки дорогим полярникам, последним, наверное, которых встречаю на трассе.
Еще один ковш с металлоломом рушится в трюм. Не дожидаясь, когда опустят крышки, Сидоренко командует отдать концы, и «Камчатка», как пробка, выскакивает из узкого горлышка Чаунской губы.
ОТ ПЕВЕКА ДО МЫСА ДЕЖНЕВА
Глава последняя — и самая короткая
Календарь на переборке напоминает, что сегодня последний день лета, 31 августа. А вчера шел снег. Ничего не предвещало его появления. Было солнечно, тихо, в небе не спеша плыли не то облака, не то обрывки тумана. «Камчатка» бойко бежала вдоль западного побережья Чукотки, и в штурманской рубке, отделенной от мостика только выгородкой, вахтенный помощник перебирал навигационные карты. Я курил, прислонясь к холодной тумбе пеленгатора, как вдруг на ладонь мне упала снежинка и, чуточку помедлив, растаяла. Я поднял голову. Белые горстки копились на брезенте шлюпок, на лебединых шеях вентиляционных раструбов. В чуть солоноватом йодистом воздухе вдруг пахнуло апрельской капелью, талой водою. Через 30 минут снег прекратился — как отрезало. И только мокрая палуба и темные пятна на брезенте напоминали о первом снегопаде.
Сегодня нам предстоит встреча с «Макаровым», ледоколом того же класса, что и «Красин». Отличаются они немногим: возрастом («Макаров» помоложе) и портом приписки. Ледокол должен передать «Камчатке» топливо и масло, того и другого на судне в обрез.
В динамике раздается голос старпома: матросы и боцман вызываются на швартовку.
Черно-белый Голиаф приближается с правого борта. А ветер, как назло, бьет «Камчатке» в правую скулу. Несмотря на титанические усилия Бори Сахнова нас наваливает на ледокол. Правда, для него «Камчатка» что слону дробина, но все-таки…
— Мы ему что-нибудь мнем? — вопрошает с мостика Боря.
— Мнем, — меланхолично доносится с бака. — Леерные стойки мы ему мнем.
Это докладывает боцман, личность невысокая, худая и, по-моему, ядовитая.
Кое-как заводим швартовы и привязываемся к «Макарову».
А ветер все крепчает. Теперь он дует прямо в нос «Камчатке», отрывая ее от ледокола. Уже один швартов порван. Сидоренко заметно нервничает. Наконец в 6 часов вечера механик докладывает, что топливо принято, и мы отходим.
