Битвы по средам - страница 90

Теперь втисните всё перечисленное в две недели. И это — не считая докладов, которых требовал от нас мистер Петрелли на тему «Освоение Запада и я». И не считая экзамена по математике, который устроил мистер Шамович.

И не считая пьесы Шекспира «Много шума из ничего», которая вообще ни в какие ворота не лезет. Хотя бы потому, что автор назвал её комедией. А смешного там, поверьте, ничего нет.

— Шекспир и не рассчитывал, что мы будем всё время смеяться, — сказала миссис Бейкер. — С чего ты взял, будто комедия непременно должна быть смешной?

— Конечно должна! А для чего ещё пишут комедии? Чтобы зрители хохотали до упаду. Разве нет?

— Нет, Холлинг. Их пишут совсем не для этого. — И она снова улыбнулась.

Уж не знаю, для чего Шекспир написал «Много шума», но шум этот даже не забавный. Ну разве пара строк тут, пара там. Всё остальное довольно мрачненько. И придурков в этой комедии хватает. Например, Клаудио с Геро даже до Ромео с Джульеттой не дотягивают, а те, как вы помните, большим умом не отличались. Кстати, вы заметили, что Шекспир не мастак придумывать имена? Так вот, этот Клаудио и эта Геро то влюбились, то разлюбились, то она притворяется, будто помирает, — тоже, кстати, знакомый поворот, верно? Неужели Шекспир не мог что-нибудь новенькое в сюжет ввернуть? Она, значит, померла, Клаудио сохнет и чахнет на её могиле, потом она оживает, и они снова любят друг друга. Конец.

Сюжетец — просто зашибись.

Не надо быть Шекспиром, чтобы понимать, что в реальной жизни всё не так. В жизни люди разлюбляют друг друга постепенно, не вдруг. Перестают друг на друга смотреть. Перестают разговаривать. Перестают варить на ужин бобы. После программы Уолтера Кронкайта один едет кататься на «форде-мустанге», а другая поднимается в спальню. И дома всё время тихо. А поздно вечером из-под дверей спальни просачиваются звуки печали. Просачиваются и на цыпочках гуляют по дому.

Так случается в реальной жизни.

Потому что жизнь — не сахар. Иногда человек в реальной жизни, как… Гамлет. Слегка напуганный. Неуверенный в себе. Немного сердитый. Человек мечтает изменить то, что на самом деле изменить не в силах. Тогда он начинает мечтать, чтобы оно как-то само собой изменилось. Но это вообще глупость. Само ничего не делается, никогда.

А иногда реальная жизнь прямо-таки стелется под ноги, и человек во всём уверен, как… Бобби Кеннеди. Завтра он, кандидат от демократов, победит на выборах, послезавтра станет президентом Соединённых Штатов, послепослезавтра остановит войну. И тут в него стреляют в упор.

Сестра заперлась у себя в комнате, поставила пластинку группы «Битлз» с песней «Элинор Ригби» и стала крутить её снова и снова, снова и снова, совсем тихонько, так что я, стоя под дверью, едва разбирал слова.

Послушав песню раз пятьдесят, я постучал.

— Хизер?

Она не ответила. «Битлы» запели снова.

Я опять постучал. Сестра увеличила громкость. «Битлы» пели про одиноких людей. «Битлы» не понимали, почему одиноких так много и откуда они все взялись. Странно. Я понимал.

Но продолжал стучать. Наконец музыка стихла, дверь открылась рывком и… Наверно, сестра сейчас размозжит мне башку. За её спиной «Битлы» снова пели, как отец Маккензи уходит прочь от могилы, отряхивая с рук землю. Хизер мою башку не тронула.

Я взял сестру за руку, и мы вышли из дома.

Мы пошли в собор Святого Адальберта. Выстояли там большую очередь, чтобы поставить свечки, а потом, хотя оба плакали — там все плакали, — читали одну и ту же молитву. И держались за руки.

В реальной жизни чудеса, конечно, случаются. Но редко.

Бобби Кеннеди скончался на следующее утро.

Мы с Хизер узнали об этом, сидя рядом около транзисторного приёмника. Она зарыдала, а я обнял её и держал. Ну чем ещё помочь, когда у родной сестры всё нутро от боли выворачивается наружу? Только держать. Если бы я не знал в эту минуту, что лейтенант Бейкер возвращается домой, а значит, какие-то чудеса всё-таки случаются, я бы отказался от Бога. Как Юлий Цезарь, который разуверился в Бруте, в смысле жизни и решил умереть.

Утром в четверг к школе подъехал автобус: класс миссис Бейкер отправлялся в поход, в Катскильские горы. Проходя мимо классов, где пыхтели-учились несчастные, не идущие в поход школьники, мы показывали им нос или высовывали язык. Потом мы всей гурьбой ринулись в автобус — занимать места. Потом, опять всей гурьбой, побежали в столовую — забирать сосиски, булки, консервы, бутылки с водой, порошок для разведения сока, пастилу, а потом ещё пастилу, и ещё хлеб, и спальные мешки на всех, и ещё шерстяные одеяла — на всякий случай. Убедившись, что всё загружено, что наши места никто не занял, мы напоследок бросились в туалет, потому что в горах туалет наш будет под кустиком, открытый всем ветрам. Но вот все мы сидим в автобусе, трижды пересчитанные миссис Бейкер, мистером Вендлери и даже миссис Сидман, которая решила ехать с нами, чтобы оказать нашей учительнице «моральную поддержку». Наконец мотор заурчал, и автобус выкатился на Ли-авеню.