— Ты не будешь всё это носить! Потому что ты — не хиппи! — произнёс отец, по-прежнему с закрытыми глазами.
— Какое отношение эти запреты и правила имеют к моему образованию? Зачем директор их выдумывает?
Отец открыл глаза.
— Затем. Это его право. — Отец поставил чашку. — Восемнадцать тысяч долларов! Уму непостижимо!
Так идея о кадетской школе в Алабаме увяла на корню.
После ужина сестра зашла ко мне в комнату.
— Ты чего без стука? — возмутился я.
— Военная школа — дикая идея.
— А почему ты за ужином совсем другое говорила?
— Идея дикая вовсе не потому, почему думает отец. Идея дикая потому, что после такой школы прямой путь во Вьетнам, в Сайгон.
— И что?
Она вытаращилась на меня удивлённо и презрительно.
— Знаешь, наверно, таким дуракам туда и дорога. Тебя и спасать не стоит. Ты вообще в курсе, что во Вьетнаме идёт война? Война! Каждую неделю там погибают двести солдат. Их присылают обратно в Америку в чёрных пластиковых мешках. Штабелями грузят в самолёты. Тут их закапывают в землю, а родным выдают на память красиво сложенный американский флаг. Был человек — и нету.
Она замолчала.
— Я не переживу, если ты… если тебя…
Она снова замолчала. А потом повторила:
— Дикая идея, Холлинг.
И ушла.
И тут же из её комнаты донеслось пение борца за мир Пита Сигера.
* * *
На следующий день народ благополучно отчалил кто в синагогу, кто в собор Святого Адальберта, причём уехали даже Данни Запфер и Дуг Свитек, которые до последней минуты околачивались в классе, надеясь, что миссис Бейкер опять устроит нам какую-нибудь сногсшибательную встречу.
Миссис Бейкер подошла к моей парте и вернула тест — мои сто пятьдесят ответов на её сто пятьдесят вопросов по «Макбету».
— Макбет и Малькольм, конечно, начинаются с одной и той же буквы, но это разные персонажи, — заметила миссис Бейкер.
— Я знаю.
— То же самое относится к Дункану и Дональбайну, хотя у них не только первая, но и последняя буква совпадают.
— Ну да. Разве я их перепутал?
— Малькольм и Дональбайн — сыновья короля, а не…
— Вообще-то Шекспира нелегко читать, — сказал я в своё оправдание. — Особенно когда он всем похожие имена придумывает.
Тут глаза у миссис Бейкер точно стали квадратные. Сам видел, не вру.
— Шекспир писал не для того, чтобы облегчить вам процесс чтения, — сказала она.
Похоже, рассердилась не на шутку.
— Он писал, чтобы приоткрыть нам, что значит быть человеком. И выбирал для этого самые удивительные и прекрасные слова, которые существуют в нашем языке.
Миссис Бейкер задержала на мне взгляд. Долгий взгляд. А потом прошла обратно к своему столу.
— Шекспир пытался нам объяснить, что человек живёт не только ради власти или удовлетворения своих желаний. Он предупреждал, что гордость, соединённая с упрямством, грозит настоящей катастрофой. А зло не способно победить любовь, зло рядом с любовью — ничто, глупая шутка.
Мы помолчали.
Потом я произнёс:
— Зло — не такая уж ерунда. Вы видели, что наклеил на стены брат Дуга Свитека?
— Видела. Замечательная фотография, вы — в замечательной роли.
— В жёлтых колготках.
— Пусть злопыхатели страдают, а шутники пусть зубы обломают.
— Это откуда? Ведь не из «Макбета»?
— Нет. А про Ариэля скоро забудут, сами удивитесь, как скоро.
Я вздохнул.
— Вам легко говорить. Ваше фото на все стены не налепили…
— Это верно.
— Вот вы и не знаете, как это ужасно. Вам-то не о чем беспокоиться.
Тьфу ты… Что это меня занесло?
Миссис Бейкер внезапно побледнела. Выдвинув нижний ящик, она наклонилась и спрятала туда Шекспира. А потом задвинула. С громким стуком.
— Работайте, мистер Вудвуд. Исправляйте ошибки в тесте.
Я занялся «Макбетом».
Больше мы друг другу в тот день ни слова не сказали. Даже не попрощались.
* * *
Я шагал домой, а надо мной нависали серые облака, похожие на рваную, расползающуюся изнанку какой-то одежды; отдельные клочья свисали, и из прорех выползал клубящийся холодный туман. К концу дня холод стал холоднее, туман туманнее, а к ужину заморосило. Влага пронизывала насквозь, проникала всюду. У всех испортилось настроение, особенно у моей сестры, которая считала, что для её волос пригоден только климат Южной Калифорнии, потому что там волосы будут упругими и пушистыми, а здесь, на унылом, холодном и туманном Лонг-Айленде, они висят как сосульки.
