Марксизм дискредитировал себя как научная концепция во всех без исключения странах где его пытались реализовать, причем чем больше хозяйственная модель приближалась к тому что накатал Маркс, тем более катастрофическими последствиями для стран это оборачивалось. Впрочем, осенью 1917-го так не казалось, хотя отрезвление наступило быстро. Смешать еврейскую хилиастическую утопию с протестантской точностью и хладнокровным расчетом, а затем выпустить эту убойную смесь на народ с бездонным потенциалом! Каково? Должно ли это было привести к грандиозному хаосу? Безусловно, и это понимали. Вообще, планируемая революция ассоциировалась с пожаром. «Пожар мировой революции» — расхожий термин тех лет. Но пожар — это всегда резкое повышение энтропии. С другой стороны, мы знаем, что коммунизм, как земная экстрапроекция небесного иудео-христианского рая, предполагает минимум энтропии. Большевики, очевидно, входили в парадокс: c одной стороны выстроить идеальную (не идеализированную, а именно идеальную!) систему бесклассового общества, с отсутствующей собственностью, где регулятором служила бы исключительно воля «сознательных граждан», причем выстроить (как предполагалось) в кратчайшие сроки, с другой — прийти к этому идеальному низкоэнтропийному состоянию через тотальную ломку всех понятий, ведь как ни крути, в мире никогда еще не было человека могущего гармонично вписаться «в коммунизм». Грубо говоря, чем ближе та или иная страна подходила к коммунизму, тем больше в ней начинали воровать и убивать. Причем воровать всё, включая заведомо ненужные вещи, а убивать всех, включая и первых лиц.
Но это будет позже. А поначалу, большевики захватившие власть, сами стали вверху иерархии системы, которую они намечали реформировать. Поэтому их первые указы или, как они их сами называли, Декреты, поражают своей своевременностью и четкой направленностью на отсечение выскоэнтропийных групп могущих реально противостоять. Первые указы революционеров всегда такие. И действительно, зачем тратить энергию на приведение той или иной подсистемы в порядок, если можно её просто исключить, тем более что на данный момент она вообще может считаться избыточной.
Первым делом разобрались с войной, по сути убившей Российскую Империю. Злой парадокс: номинальная правящая верхушка России, стопроцентно немецкая, ввергла страну в войну против двух древних немецких европейских монархий, уложив в землю три с половиной миллиона человек. Поэтому первый декрет — Декрет о Мире.[437] Теперь можно было не беспокоиться, что восемь миллионов солдат попрут против большевиков. Наверное, если бы Николай Второй продавил подобный декрет хотя бы осенью 1916-го, то спокойно досидел бы до глубокой старости или, в крайнем случае, был бы взорван последними недобитыми радикалами, что было бы безусловно прогрессивней, чем отречься от престола в решающий момент, потеряв все без исключения рычаги управления страной и обречённо констатировать, что, мол, «кругом измена трусость и обман», хотя заявить нужно было что-то типа «страшно далеки мы от народа!». Но решения не было. Война, которая в отличие от Второй Мировой по сути была династической разборкой, продемонстрировала глубочайшую деградацию монархической системы как таковой и ознаменовала окончание «Pax Germana».
Затем разобрались с нацменьшинствами. Для начала всем дали право на самоопределение, чем те незамедлительно воспользовались, пока большевики переупорядочивали под себя центр страны. И впрямь, зачем втягивать в процесс всех, ведь чем меньше система, тем легче ее оптимизировать. А потом пошел обратный процесс — возвращение территорий. Некоторые устойчивые арийские национальные образования, такие как Польша или Прибалтика, сразу вернуть не удалось, да и Финляндия (правда, полунезависимая при царе) под шумок сбежала, но теперь уже возврат шел на несколько других условиях — возвращаемым давался формальный статус государственного образования. Так возник Советский Союз, так самая большая его часть — Российская Федерация — была разрезана на кучу национально-территориальных образований, причем так, что площадь регионов не выделенных для националов (т. е. населенных русскими) оказалась меньшей. Удивляться не стоит — это тоже было чисто политической мерой, не имеющей никакого отношения к строительству русской нации.
