У Ницше все еще запутаннее. Если книжник Маркс не мог додуматься ни до чего более умного, нежели тотальное ограничение свободы и выравнивание энтропийных потенциалов путем изъятия у людей всей, даже личной собственности, отмены института семьи и личного интереса, то бомж с классическим образованием Ницше (у него никогда не было своего места жительства, он непрерывно перемещался) ставит вопрос по-арийски: «ist Veredlung moeglich?» («а возможно ли облагораживание?»). Вопрос этот был сформулирован им в декабре 1881 года, когда он ознакомился с либретто «Парсифаля» — последней оперы Вагнера, готовившейся им к постановке в Байрейте. У Вагнера, который «творчески переосмыслил христианство» в контексте арийского миросозерцания, совершенство достигалось через очищение крови человечества путем овладения Граалем — сосудом, куда была собрана часть крови Иисуса Христа. Об этой опере, о ее влиянии на последующие события ХХ века мы поговорим во второй части, сейчас же заметим, что Грааль символизировал некий способ, знание, обладание которым позволило бы элите совершить акт абсолютного очищения, искупив первородный грех расового смешения. Ницше, который до конца сознательной жизни находился под абсолютным влиянием Вагнера, начинает работу над своим самым знаменитым сочинением «Так говорил Заратустра», оно и сейчас пользуется популярностью у представителей нашей молодежи. Но Ницше знаком не только с Вагнером, он знаком с теорией Дарвина и концепцией Ламарка. Попробуйте теперь угадать, кому симпатизировал Ницше? Тем более что и его и Вагнера объединяла «философия жизни», философия Шопенгауэра. Ну и еще он боготворил французов. Само собой его симпатии были полностью на стороне Ламарка. Анри Бергсон, известный французский философ и ламаркист, ввел фирменный термин — «elan vital»[201] — «жизненный порыв», а Ницше, быстро сообразив что к чему и оценив безграничные возможности «elan vital», вводит своего «сверхчеловека» — белокурую арийско-нордическую бестию, зверя с интеллектом, созидателя и разрушителя, квинтэссенцию природной красоты и сочетания силы титана с животной чувствительностью. Сам Бергсон выражался более определенно, без напускного ницшеанского тумана: «Вселенная — машина для производства Богов».[202] Формулировка настолько ламаркистская, насколько и дарвинистская, что в предельном случае показывает правильность обоих концептов.
Оценивая «Заратустру» с позиции эволюции самовоспроизводящихся систем во времени, мы можем сказать, что главные его идеи — «вечный возврат» и «сверхчеловек» в общем несовместимы, хотя каждая по отдельности — правильная. Вечный возврат как раз и есть выражение неспособности стать сверхчеловеком. Ведь если вы достигли качественно высшей ступени, вам нет смысла возвращаться назад. Никто не подвергает сомнению «цикличность» и «вечный возврат», в траектории движения арийской расы к состоянию сверхчеловечества, но в то же время ничего подобного в природе нет. Во «вселенский вечный возврат», в его абсолютность, можно было бы поверить, если б удалось доказать цикличность развития Вселенной, ее будущее сжатие и возврат в точку сингулярности. Тогда все наши понятия обрели бы временный характер, а эволюция имела бы некий конечный предел. Практические наблюдения говорят совсем об ином: Вселенная непрерывно и равномерно расширяется, все ее фундаментальные постоянные установились в самые первые мгновения и вот уже не меняются десять миллиардов лет, а стабилизация размеров дело настолько отдаленного будущего, что его можно считать недостижимым. Стивен Вайнберг говорит о пятидесяти миллиардах лет, после чего, возможно, начнется сжатие (а может и не начнется), но если арийский эволюционный процесс пойдет так как надо, мы к тому времени будем распоряжаться Вселенной с такой же легкостью, как и продуктами в своем холодильнике или CD-ROM`ами в личном кейсе. И без всяких «скачков» и «вечных возвратов».[203]
4.
Не стоит пытаться оценить какое из поколений лучше. У всех есть свои достоинства и недостатки. Первое поколение характеризуется минимальным уровнем энтропии, а посему и низкой избыточностью. Оно мало что знает и мало что хочет, но его потенциал — огромен. Оно — спокойно. У него есть сила и оно ни секунды не будет задумываться о моральной стороне ее применения. Первое поколение делает то, что хочет. Вспомним, как оно отбило гуннские орды в пятом веке и арабские в восьмом. Да, интеллектуально оно нам бесконечно уступало, но тогда Карл Мартелл остановил армию в сотню тысяч арабов в 150 километрах от Парижа, армию обученную воевать, армию, захватившую территорию от Красного моря до Пиренейских гор. Теперь посмотрим на современную Францию, располагающую абсолютно всеми видами вооружений, включая ядерные, имеющую армию и карательный аппарат куда большие чем у Карла и не способную прекратить бесчинства нескольких тысяч цветных уличных хулиганов, которые для обученного подразделения не представляют никакой опасности. Придурок-президент разводящий руками, шеф полиции отмахивающийся от глупых вопросов еще более глупыми ответами, и вопли о «сохранении спокойствия» и «недопустимости эскалации насилия» раздающиеся из сортирных интеллигентских глоток. А ведь если бы те франки повели себя так же как нынешние, то нынешних «пирожников» и «лягушатников» умиляющихся играми своей сборной по футболу состоящей из одних негров, просто бы не было. И испанцев бы не было. Наверное, вообще никого бы не было. Была бы арабская вязь и зеленые коврики от Лапландии до Гибралтара и от Исландии до Афин. И крики мулл по утрам с минаретов. И жертвенный барашек на Байрам. И смуглые женщины в паранджах. Впрочем, такая перспектива еще вполне реальна, вы, самое главное, побольше внимайте сказкам о всеобщей любви и терпимости. Но не стоит идеализировать первое поколение, оно находится дальше всего от сверхчеловека. Оно оставило мало следов, но когда видишь то немногое что до нас дошло, поражаешься его внутренней уверенности и непоколебимой мощи. Речь прежде всего идет о каменных замках раннего средневековья. Да, они просты, зачастую состоят из одной башни и далеко не внушительных стен. Куда им до более поздних творений, где видна и работа дизайнера и замысел военного инженера. Но насколько прочно они привязаны к месту, как глубоко в него «врезаны»! Вот уж действительно, люди строили навсегда. И сочетание простоты с какой-то абсолютной функциональностью внушает внутреннее спокойствие, особенно когда задумываешься над тем, сколько попыток штурма они пережили.
