— Н-ну, ладно, попробую сострочить. А что там дальше?
— Дальше вот: трусики женские…
— Ой, мамочка, я тоже их хочу! Они из шелка?
— Из шелка, хлопка, льна, чего угодно…
— Катенька, ты-то хоть не сходи с ума, чем плохи тебе саржевые панталоны?
— Плохи, плохи, я теперь вижу! А трусики — такая прелесть… Особенно вот эти: узенькие, облегающие… Из чего они?
— Не знаю. Может, мама поймет?
— Возможно, из трикотажа… Додумались же… Так необычно. И красиво. Но все-таки это чересчур вызывающе, знакомые дамы нас осудят, сравнят с кокотками…
— Мама, на лекциях по философии нас учили, что новое всегда утверждается через отрицание старого. Давай попробуем внедрить это белье, у тебя же школьная подруга, Софья Пантелеевна, — владелица салона модной одежды. Если ты ее заинтересуешь, то сможешь стать модельером салона или даже ее компаньонкой. Тем более, что у меня есть еще новинка…
— Вот эта упряжь?
— Это изобретение, мама, называется бюстгальтер…
Уединившись, наконец, в комнате, реципиент и внедренец расслабились.
«Слава богу, мама загорелась. Теперь не отойдет от машинки, пока не сошьет приемлемые образцы».
«Замечательная у тебя мама, одна на миллион. А ты боялся: не уговорю…»
«Лишь бы модистка эта ее поддержала, выгоду обоюдную поняла…»
«А у нее дочка есть?»
«Есть, еще вреднее Катерины…»
«Ну, какая Катенька вредная, только на язычок иногда, для оживляжа… Вот она этой дочке новинки на себе и покажет. А та потом с маман ликбез проведет…»
«Никак не могу привыкнуть к твоим словечкам: что еще за ликбез?»
«Ликвидация безграмотности: ее лет через 20 социалисты по всей России проводить будут — если мы с тобой не помешаем».
«Двадцать лет еще прожить надо…»
«Мой опыт говорит, что после двадцати твои годы полетят все быстрее и быстрее… Ну, хватит прохлаждаться, тебе сейчас предстоит написать первую главу повести „Смок Беллью“. Или всю заботу о семейном благосостоянии ты на материны плечи возложишь?»
«Ладно, сейчас достану бумагу и чернильницу с ручкой. А что за странное название повести: если Беллью сойдет за французскую фамилию, то „смок“ — слово английское и означает, вроде бы, дым или курильщик?»
«Смок — это тоже из жаргона, только теннисного, и означает оно „резаный мяч“. То есть „крученый“, что по смыслу книги ближе: „Крученый Беллью“! Ну, что, из сознания моего будешь брать или мне просто тебе начитывать?»
«Начитывать проще, конечно. Как диктант в школе…»
«Тогда слушай…»
Глава третья
Что сказал редактор и на что клюнул сапожник
Неделю спустя, в понедельник, Сергей Городецкий (с подселенцем Карцевым) появился часам к 10 утра в редакции «Енисея». День этот был выбран Карцевым намеренно как наименее суматошный: после воскресного выпуска и за день до «срединного». По такому случаю Сережа организовал себе отгул, отработав за понедельник в воскресенье, под руководством бобыля-трудоголика Ильи Николаевича.
Пришел он, естественно, не с пустыми руками, а с полным «переводом» шедевра Джека Лондона. На входе в редакцию его ожидаемо (разведчик Карцев предупреждал) придержал сидящий на табуретке седоусый вахтер казацкого вида:
— Извиняйте, молодой господин, Вы по какому делу в редакцию?
— Я хотел бы говорить с главным редактором, господином Кудрявцевым.
— Извиняйте, а по какому делу?
— Я принес материалы, которые, надеюсь, покажутся ему интересными…
Лишь после дотошной проверки паспорта («Мещанин Городецкий, значит? Сергей Андреевич? А в папке материалы, значит? Сумку-то здесь оставьте, не пропадет…») казак позволил войти в заветную дверь. За которой оказался второй цербер, на этот раз женского пола: пышноватая круглолицая блондина лет 25, в тесном жакете, из-под которого выглядывала крепдишиновая блузка, и в длинной свободной юбке, почти скрывающей кожаные ботинки. Она выжидательно подняла глаза на посетителя.
— Здравствуйте. Егор Федорович у себя?
— У себя. А что Вы хотите?
— Я к нему с предложением, от которого он не сможет отказаться.
— Предложение? Вы что, посредник от Гадалова? Хотя молоды больно… Или Вы с рекламой? Тогда это ко мне…
— Не посредник и не реклама. Так позволите?
— Сейчас я спрошу…
