— Я уже не принадлежу к высшей касте, — помрачнел Парминагал. — Меня изгнали два года назад…
— И за что же? — строго вопросил Кумбар, заглядывая в лицо шаману.
— А ты помолчи, — приказал Конан. — Тебя все это никак не касаемо.
— Тоже за драку, — все же счел нужным поясниц Парминагал. — Так уж получилось — не имею терпения в достатке. От природы ли, от воспитания ли… А дикари, сам знаешь, Конан, шаманов высшей касты не выносят. Они для них вроде как чужаки. В общем-то, так оно и есть… Ну а чужаки всегда раздражают. Вот хотя бы нынешний случай.
— Да уж… — опять встрял сайгад. — Такова жизнь…
Кумбар и без того действовал на варвара как шаман высшей касты на дикаря, а сие глубокомысленное замечание и вовсе разрушило призрачный мир. Рыкнув, он повернулся к опозоренному царедворцу всем телом, намереваясь, прогнать его наконец обратно в Аграпур, но тут голос снова подал шаман:
— Будь спокоен, Конан. Перед моим лечением вся суть твоя должна быть свободна от дурного.
— Заживет и без твоего лечения, — небрежно махнул рукой киммериец.
— Раны — да, конечно, заживут. — Парминагал вдруг замолчал, поднял бутыль, разглядывая на свет содержимое ее. — Дело тут совсем в ином.
— И в чем же? — подозрительно нахмурился Конан.
— Те, кто следуют за тобой из Пунта. Они беспокоят тебя…
Конан поперхнулся очередным глотком вина.
— А тебе откуда сие известно?
— Это просто. Вокруг тебя я вижу черный овал — значит, душа твоя скована чужой волей. Овал очерчен не сплошной линией, а пунктиром, то есть разорван — значит, ты осведомлен о преследовании и пытаешься скрыться. Ну, а кто гонители… Поверь, шаману высшей касты о том догадаться легко.
— Хм-м-м… Клянусь Кромом, приятель, ты не ошибся… И что же мне делать? — С губ варвара не сходила усмешка, но сердце его тяжело бухало в груди в ожидании ответа. Он и сам себе не хотел признаваться в том, как измучило его в последние дни постоянное напряжение. Всегда готовый сразиться в одиночку хоть с целым войском, если потребуется, перед темными силами он испытывал нечто вроде суеверного ужаса. Он чувствовал себя загнанным зверем, который устал убегать: рыча от ярости и смертельного страха, он останавливается, разворачивается к врагу своему так, чтоб видеть глаза его, и…
— Я расскажу тебе. Потом.
Парминагал подозвал хозяина и велел ему приготовить комнаты для его гостей. В голосе его (таком ровном, спокойном, что Конан снова взбеленился — этот парень будто испытывает его терпение, заставляя ждать, в то время как душа варвара сжимается перед наступлением всякой ночи) было нечто странное. Он словно задумался о чем-то очень серьезно; карие глаза потемнели до черного; морщина, прорезавшая лоб, стала еще глубже; черты лица заострились.
Ничего не понимая, но зато отлично чуя все, что хоть немного не похоже на обычное, киммериец тоже старательно задумался. Проще было спросить шамана, в чем дело, но в присутствии Кумбара он не желал показывать свой страх и свою надежду на избавление от преследователей — тем более что сайгад ни сном ни духом не ведал, что на деле с его старым приятелем произошло.
Угодливый хозяин с миллионом улыбок на пухлом лице, кланяясь, проводил их на второй этаж, показал две комнаты в конце коридора. Кумбар, быстро сунув нос в каждую, выбрал себе ту, что была чуть больше, и, не прощаясь, захлопнул дверь перед носом варвара и шамана. Сразу вслед за тем они услышали лязг засова, громкий, с визгом, зевок и стук большого тела царедворца о жесткую тахту.
— Зайди ко мне. — Голос Парминагала был все тот же, ровный, спокойный, но в нем Конан расслышал и некоторое напряжение.
Комната нового знакомого — а он явно уже провел в ней не одну ночь, судя по разбросанным на тахте вещам, — была мала, с крохотным грязным оконцем почти под самым потолком. Продавленное кресло и стол на трех ногах (четвертая валялась тут же) — вот и вся мебель, предложенная хозяином дорогому гостю.
Конан попытался сесть в кресло, но оно тут же жалобно затрещало под его тяжестью, так что ему пришлось устроиться на полу. В кресло сел Парминагал.
— Закрой глаза и не разговаривай. Я все-таки залечу твои раны.
