Затем Примроуз был поставлен администрацией Крайст-Чёрча перед выбором: или занятия в университете, или скаковая лошадь, которую он держал (вопреки всем правилам колледжа), и он, выбрав лошадь, покинул Крайст-Чёрч. Хотя тогда молодые люди этого не знали, их дружбе было суждено оказать важнейшее влияние на жизнь Майкрофта.
Сам Холмс однажды заметил: «Я часто определял характер родителей, изучив нрав их детей»[11]. Если это так, что мы можем узнать о характерах отца и матери Холмса, окутанных мраком неизвестности?
Как ни грустно, извлечь хоть какое-то представление о натуре Вайолет Холмс из мрака забвения, в которое ее погрузили протекшие полтора столетия, возможности нет. Она остается неясной и расплывчатой фигурой, подобно столь многим женщинам XIX века, видимой лишь через ее отношения с мужем и сыновьями.
Отец Холмса загадочен лишь немногим меньше, хотя о следах им оставленных мы знаем заметно больше.
Уильям Скотт Холмс обладал той же двойственностью, которая отмечала его второго сына. Одновременно и самый обычный деревенский сквайр, и эксцентричный, эрудированный любитель наук, он делил свое время между беспорядочными попытками улучшить унаследованную землю и совершенно не систематическим, но очень широким штудированием истории и философии.
В конце 1840-х годов, вскоре после рождения его старшего сына и наследника Майкрофта, он опубликовал за свой счет трактат о Славной революции, привлекший внимание лорда Маколея[12], который написал язвительный отзыв, указав, что «один непростительный порок, порок скучности, пронизывает эти странные излияния неупорядоченного ума», и предположив, что «лишь очень немногие истомленные дотянут до последней страницы [опуса] мистера [sic] Холмса».
По-видимому, надменное презрение Маколея вполне могло отвратить отца Холмса от других публикаций, потому что тот быстро перешел от изучения английской истории в область спекулятивных предположений. Б́ольшая часть второй половины его жизни была отдана фантастичным розыскам местоположения райского сада.
Кое-как сводя концы с концами в уединении йоркширских вересковых пустошей, он в воображении бродил по всему миру и как будто составлял внушительный ученый труд, призванный безоговорочно доказать, что библейский Эдем находился в Индии. Подобно шедевру его сына, охватывающему все искусство сыска, опус Уильяма Скотта Холмса света дня так и не увидел.
Сходство между отцом и сыном было немалым. Так легко забыть причуды и завиральные идеи самого Шерлока Холмса. Его убеждение, будто древний корнский язык близок халдейскому и во многом заимствован у финикийских торговцев, приплывавших в Корнуолл за оловом, слишком уж близко по духу идеям тех, кто, например, уверен, что англичане – потомки потерянного колена Израилева или что с помощью сложнейших кодов они могут доказать, будто шекспировские пьесы писал сэр Фрэнсис Бэкон. Бесспорно, это не так уж далеко от мании, владевшей его отцом почти тридцать лет.
Эксцентричность отца привела к тому, что Шерлок Холмс получил домашнее образование, кардинально отличавшееся от того, которое вбивали в подавляющее большинство юных членов его сословия публичные школы. На юг, в Харроу, был отослан старший сын, Майкрофт, которому, на взгляд отца, предстояло взвалить на себя заботы о Хаттон-холле и фамильных землях, сколь бы они ни уменьшились. Шерлоку пришлось остаться в Йоркшире.
Это имело колоссальные последствия для развития его экстраординарной личности и странного спектра интеллектуальных интересов. Взрослый Холмс радикально отличался от подавляющего большинства представителей своего социального класса, главным образом потому, что не испытал формирующего влияния публичных школ, которому подверглись они.
В сферу спортивных интересов Холмса, например, не входили командные игры (столь важные для воспитания и становления характера по викторианским представлениям), в которых он мог бы участвовать, случись ему учиться в какой-либо из знаменитых публичных школ.
Бокс и фехтование, в которых, по словам Уотсона, он отличался, – это поприще индивидуалиста и эгоиста. Отец поощрял его занятия и тем и другим.
