— Не хочу обвинять его по всем пунктам, а то вдруг его поймает какой-нибудь полицеишко в каком-нибудь захолустье и зачитает ему «Предупреждение Миранды».[19] Он встретится с каким-нибудь адвокатишкой из ACLU, и тот начнёт трепать и о Стоуи, и обо всех остальных публично.
— Задействуй все средства, — в голосе Кардинала послышалось «немедленно».
— Есть, сэр.
Кардинал уловил сомнения Джека.
— Надо сделай так, Джек, чтобы ему никто не поверил.
Кардинал был известен тем, что очень ловко умел сочинять клевету, — это когда-то помогло ему в бизнесе, а теперь помогало в политике — за прошедшие годы он прекрасно отточил мастерство. И он дал Джеку урок того, как можно опорочить человека, дал экспромтом, без подготовки, просто переваривая и интерпретируя увиденное за день.
— Скажем, его разыскивают за сопротивление при аресте, за оскорбление офицера.
Это и в самом деле было так, но этого было мало. Госсекретарь давно понял, что правда не важна, как только он смог преодолеть этот барьер, он понял, что не важно даже правдоподобие. Важна только яркость: обвинение должно быть запоминающимся и его должно быть трудно опровергнуть. Так обвиняемый всю жизнь будет вынужден защищаться, и всё, что он скажет, люди будут воспринимать с неким недоверием и полагать, что он пытается оправдаться. Что бы такое придумать? Тут он вспомнил сцену, виденную им в конюшне. «Так… изменим местоимения, и готово! Попытка изнасилования… нет! Какое изнасилование! Жестокость в обращении с животными! — секретарь улыбнулся — а ведь библиотекарь действительно сделал что-то с лошадьми. Пойди попробуй оправдаться теперь — …жестокость к животным… — нет, не годится, его назовут изгоем. — …содомия и неестественное совокупление!» — радостно закончил он.
— А ещё скажи, что он вооружён и очень опасен. Самое плохое, что может случиться — его кто-нибудь застрелит. А если и не застрелят — никто ни слову не поверит.
Хоаглэнд обрадовался своей придумке, улыбнулся и даже издал звук, отдалённо похожий на хмыканье. Он повторил чуть громче, смакуя каждое слово: «Разыскивается за жестокость в обращении с животными и за совокупление с животными».
Я всегда надеялся, что Стоуи оставит свою библиотеку нам. Нет, тогда бы мы, конечно, не сравнились с библиотекой имени Бодлея (при Оксфордском университете) или с библиотекой Конгресса, но пополнение частными коллекциями всегда придаёт вес библиотеке. Естественно, я начал готовить пути заранее, и потому, что хотел облегчить себе жизнь, и потому, что работу всё равно надо было где-то копировать. Причём крайне желательно в месте, никак не связанном с тем, где я работал, так что всё, с чем я работал у Стоуи, я пересылал на свой рабочий компьютер, а с него — в главную базу по библиотеке. Я сказал об этом только сейчас, потому что это было одним из пунктов подписанного мною соглашения о неразглашении, и если бы стало известным то, что я сказал, и там бы решили, что я нарушил соглашение, мне бы предъявили иск. И Стоуи было не важно, что я беден, он бы всё равно вкатил мне иск. И, вероятно, выиграл бы, и я бы потерял все мои небольшие сбережения. Он мог пойти дальше и опустошить карманы моих работодателей — университета. Но даже если бы я выиграл, я совершенно точно был бы уволен и, вполне вероятно, вообще бы больше никогда не смог устроиться работать библиотекарем. «Не сейчас и никогда, ни в этой галактике, ни в какой иной» (именно так было написано в соглашении).
Тогда я решил, что это всё просто шутки — никто никогда не полезет проверять, а даже если и проверят, то всё равно не найдут ничего, если раньше я никак не нарушал закон.
А сейчас я подумал, что кто-нибудь ведь может и посмотреть, и найти там что-нибудь, и я вылечу с работы, более того — вылечу вообще из своей профессии, навсегда. С другой стороны, это было моё спасение.
Естественно, во время работы я что-то читал. В этом-то моя работа и заключалась. Читал выборочно, не всё, но читал. Там было много обсуждений с клиентами, я часто не понимал, о чём это, и просил объяснить. Было очень много заметок, но даже если это и было связное описание, чаще всего оно было написано для самого себя, а когда человек говорит сам с собой, очень много подразумевается как само собой разумеющееся.
