— У нашего лучшего раба — нильская лихорадка, — объяснил Уолтер, — и мы хотели…
— Все ясно. — Продавец поднял ладонь, словно останавливая движение. — Можем придержать для вас одного до августа.
— Боюсь, так долго не понадобится.
Продавец подвел их к клетке с детенышем, покусывающим пластмассовую газонокосилку. На ярлыке было указано: мужской пол, десять месяцев. 399,95 долларов.
— Привезли только вчера. Научится не пачкать за две недели, это мы гарантируем.
— Прививки сделаны?
— А как же. Ревакцинация против полиомиелита в следующем месяце.
— О, папочка, он мне так нравится, — захлебываясь от восторга, запрыгала на месте Таня. — Ну очень-очень нравится. Давай заберем его домой сегодня же!
— Нет, персик, Джимми будет ревновать.
Уолтер подмигнул продавцу, суя двадцатку.
— Позаботьтесь, пусть ему дадут чего-нибудь вкусненького в выходные, ладно?
— Разумеется.
— Папуля?
— Что, персик?
— Когда Джимми умрет, он отправится в рай для рабов? Он увидит там своих старых друзей?
— Ну конечно.
— И Баззи?
— Он обязательно встретит там Баззи.
Гордая улыбка озарила лицо Уолтера. Баззи умер, когда Тане было только четыре, и надо же, она помнила его, действительно помнила!
Будущее состоит из острых углов и полированных граней, думал Эйб, выбираясь из такси и разгибая длинные занемевшие конечности. Бостон превратился в беспорядочное нагромождение из кирпича и камня, асфальта и стекла, железа и стали.
— Подождите здесь, — приказал водителю.
Он вошел в городской парк. Поистине милое местечко, решил он, медленно проходя мимо бригады рабов, засаживавших цветами клумбы — трепетные тюльпаны, танцующие гладиолусы, высокомерные нарциссы с поджатыми губками. Неподалеку, на водном велосипеде в форме лебедя, педали которого крутил сердитого вида старый негр с обсидиановой кожей, каталась семья белых, сопровождаемая возмущенными утками.
Выйдя из парка, Эйб пошел по Бойлстон-стрит. За сотню ярдов впереди под гигантской конструкцией, Башней Джона Хэнкока, дородный надсмотрщик-ирландец поднимал платформу с дюжиной рабов, обвешанных емкостями с жидкостью для мытья окон. Боже мой, вот это работенка — на этот фасад, должно быть, пошло миллион квадратных ярдов зеркального стекла!
Жесткий, неласковый — и все же город вызывал у Эйба чувство умиротворения.
В последние месяцы он начал понимать истинную причину войны. Дело было не в рабстве. Как и во всем, что касалось политики, главная проблема — власть. Южане вышли из Федерации потому, что отчаялись когда-либо захватить верховную власть в государстве; пока судьба Южных Штатов зависела от закопченного неотесанного индустриального Севера, они никоим образом не могли раскрыть весь свой потенциал. Пытаясь распространить рабство на северные территории, южане, как те, которые ненавидели институт рабства, так и те, кому он был по душе, говорили на одном языке, и слова этого языка звучали так: «Подлинная судьба Республики очевидна: аграрная утопия, теперь и навсегда».
Но вот Бостон, переполненный рабами и шагающий к прогрессу гигантскими шагами. Очевидно, Договор Сьюарда — не возврат к феодализму и инерции, чего так боялись советники Эйба. Жестоко — да; аморально — верно; и все же рабство не откинуло Республику в прошлое, не задерживало ее поступательного движения к современной мощи.
«Подпиши договор, — подсказывал Эйбу внутренний голос. — Положи конец войне».
Четвертое июля приходилось на воскресенье, а это означало, что на заднем дворике будет ежегодный пикник с Бернсайдами, занудой Ральфом и невоспитанной Хелен, скука смертная до самого вечера: бросание подковы, обильная пьянка и отупляющий треп у бильярдного стола, и всю эту муку скрашивали лишь свиные ребрышки, зажаренные Либби до румяной корочки на углях. Либби была одной из тех удивительных находок, которые Мардж с такой ловкостью отыскивала на дешевых распродажах: здоровая женщина с хорошими манерами, оказавшаяся прекрасной кухаркой, истинная цена которой в десять раз больше, чем было указано на ценнике.
Бернсайды опоздали на час — их рикша, Зиппи, накануне сломал ногу, так что пришлось использовать Бабблса, неуклюжего садовника, — еще час не слышать дурацких высказываний Ральфа о спортивной жизни Бостона, хорошо-то как! Когда Бернсайды наконец появились, первое, что произнес Ральф, было:
