Яхве ничего не говорил о спасшихся. И все же сегодня утром мы наткнулись на двоих.
С Testudo marginata никаких проблем. Черепах у нас много, целых двести двадцать пять видов, Testudinidae, Chelydridae, Platysternidae, Chelonidae, и это еще не все. Нечистые твари, несъедобные, бесполезные. Бросили ее назад в воду. Скоро доплавается до смерти.
Homo sapiens же — совсем другое дело. Напуганная, обезумевшая, она цеплялась за разбитую лодку, словно обнимающий дерево ленивец.
— Яхве выразился недвусмысленно, — выкрикнул Хам, перегнувшись через поручни «Эдема II» в бушующий шторм. — Все, кто не принадлежит к нашей семье, заслуживают смерти.
— Она из запятнанного рода, — добавила его жена. — Проститутка. Оставь ее.
— Нет, — возразил Иафет, — мы должны бросить ей линь, как поступили бы все добродетельные люди.
У его юной невесты своего мнения нет. Что касается Сима и Фамари, появление блудницы стало очередным поводом для перебранки.
— Иафет прав, — настаивал Сим, — возьми ее к нам, отец.
— Пусть Яхве сам с ней разбирается, — огрызнулась Фамарь, — и пусть наводнение выполнит свое предназначение.
— А ты как думаешь? — спросил я у Реумы.
С легкой улыбкой жена моя указала на шлюпку.
Я велел спустить небольшую шлюпку. Иафет и Сим поплыли к блуднице по вздымающимся волнам, оторвали ее от лодки, перетащили через транец. С небольшим трудом мы подняли ее на борт «Эдема II» и положили бесчувственное тело на палубе. Похотливая моржиха, тучная и распутная. С короткой толстой шеи свисала низка крысиных черепов. Когда Иафет надавил ей на грудь, изо рта фонтаном хлынула вода, и она исторгла стон и кашель, похожий на рев яка.
— Кто ты? — вопросил я.
Она вперила в меня изумленный взгляд и снова лишилась чувств. Мы снесли ее вниз, к свиньям, таким же нечистым тварям, как и она. Реума сняла напитавшиеся водой одежды гостьи и поморщилась при виде изрытой язвами и трещинами кожи.
— Грешница или нет, но Яхве счел нужным пощадить ее, — заметила моя жена, заворачивая блудницу в сухую плащаницу. — Мы — орудие его амнистии.
— Возможно, — бросил я, хлестнув словом, словно кнутом.
Окончательное решение, разумеется, за мной, а не за моими сыновьями или их женами. Не очередное ли испытание мне эта блудница? Потопил бы истинный приверженец Бога этот плавающий человеческий обломок без всяких колебаний ?
Даже спящая наша гостья — воплощение греха: волосы ее — рассадник вшей, дыхание ее — скверна.
Шейла просыпается под тихое похрюкиванье свиней. Огромный темный шатер окружает ее, влажный и сочащийся каплями воды, словно погруженная в болото корзина. Ноздри обжигает смесь зловонных запахов. И думает она, что Яхве проглотил ее и заточена она в утробе его.
Глаза постепенно различают свет. Скрипит деревянная ляда, поворачиваясь на кожаных ремнях. Приближается молодой мужчина, протягивает ей бурдюк с вином и вареную баранью ногу.
— Мы во чреве Бога? — спрашивает Шейла, приподнимая на локтях свой массивный торс. Кто-то переодел ее в сухое. Усилия, затраченные на вопрос, утомляют, и она валится на солому, провонявшую свиньями. — Это Яхве?
— Последнее из его творений, — отвечает молодой мужчина. — Мои родители, братья, наши жены, птицы, звери — и сам я. Вот. Ешь. — Иафет, а это он, подносит баранину к ее губам. — По семь всех чистых животных, столько нам было позволено. Через месяц у нас ничего не останется. Наслаждайся, пока есть что есть.
— Я хочу умереть.
И вновь обильная плоть Шейлы иного мнения: она пожирает баранину и жадно глотает вино.
— Если бы хотела умереть, — возразил Иафет, — то не цеплялась бы так за лодку. Добро пожаловать на борт.
— На борт? — переспросила Шейла. Иафет весьма привлекателен. Вьющаяся черная бородка возбуждает в ней желание. — Мы в лодке?
Иафет кивает:
— «Эдем II». Из дерева гофер [2], от носа до кормы. Теперь это весь мир, больше ничего не осталось. Яхве хочет, чтобы ты была с нами.
— Сомневаюсь.
Шейла знает, что ее появление здесь — случайность. Просто недосмотр. Никому она здесь не нужна, тем более Богу.
— Это построил мой отец, — объясняет молодой человек. — Ему шестьсот лет.
