Сергей Сергеич слегка наклонился вперед. Ему было трудно говорить. Он был очень бледен. Напряженная немота зала заметно его волновала.
— Конечно, товарищи, я не могу обвинить одного только профессора Крота за неиспользование этой возможности. Здесь есть доля и моей вины. Я должен был бы убедить профессора в том, что в данной обстановке, в данных конкретных условиях нам нужно до более подходящего момента отказаться от раскопок индрикотерия ради выполнения нашей основной задачи — задачи подробного обследования апатитов. Я этого не сделал и сейчас считаю это своей ошибкой.
Сергей Сергеич поднес руку к воротнику куртки. Пальцы его дрожали. Он расстегнул воротник и резко выпрямился:
— Здесь много было произнесено слов о науке и социалистическом строительстве. Слова эти были достаточно отвлеченны. Один только товарищ Алыгезов привел конкретный пример с профессором Кротом. Я тоже хочу остановиться на конкретном примере. Я говорил уже собранию, насколько остра фосфорная проблема. Судьба сельского хозяйства Сибири и в частности судьба прииртышских зерносовхозов в большой степени зависит от разрешения этой проблемы. Кривушинские апатиты имеют большое значение, но к их обследованию профессор Крот подошел слишком поверхностно. Профессор Крот не захотел заниматься кривушинскими апатитами потому, что при современном состоянии обогатительной техники они не могут иметь промышленного значения. Мне кажется, профессор забывает, что современная техника развивается необычайно бурными темпами. Я вполне допускаю, что в течение ближайших трех-четырех лет техника обогащения фосфоритов резко сдвинется вперед. Она должна сдвинуться, потому что этого требуют интересы социалистического строительства. И как только это произойдет, выводы профессора Крота в отношении кривушинских апатитов будут решительно опровергнуты.
Взрыв аплодисментов потрясает музейные стены. Сергей Сергеич вынимает платок. Он хочет что-то сказать, он поднимает руку, но шум не прекращается. Он безнадежно улыбается и, вытирая лоб, сходит с трибуны. Председатель, постукивая карандашом по горлышку графина, вызывает следующего оратора.
Следующий оратор повторяет предыдущего. Профессор Крот раздраженно хмурится. К чему эта словесная жвачка? Он один здесь среди этих людей, которые смеются над ним или же оскорбительно его жалеют.
Газетный репортер — единственный, пожалуй, человек, у которого нет ни смеха, ни жалости. У него ничего нет, кроме записной книжки. Он как сейсмограф. Он регистрирует колебания почвы.
Профессор Крот смотрит на репортера и думает о том, что теперь его освободят от интервью. В этом — единственное преимущество его положения. Он улыбается репортеру и беззвучно шепчет:
— Строчите, коллега, строчите!
Пятый оратор сменяется шестым. Все упреки давно произнесены, но шестой все же повторяет:
— Поступок профессора Крота должен быть решительно осужден!
Профессор Брюн склоняется к профессору Кроту. Его одутловатое лицо пылает возмущением.
— Что они понимают, свинопасы! — шепчет он тихо.
Профессор Крот церемонно улыбается. Он благодарит за участие. Он говорит о том, что это участие особенно ценно, потому что оно исходит от ученого, являющегося автором двухтомной монографии о скакунах и жужелицах Тобольского севера.
Профессор Брюн бледнеет: что это, бестактность иль издевательство? Неужели профессор Крот не знает, что не больше как месяц тому назад в местной газете напечатан ругательный фельетон об этой самой двухтомной монографии?
Профессор Брюн демонстративно отодвигается. Профессор Крот вскакивает и устремляется к выходу. Он проходит мимо изумленных зрителей. Репортер вскидывает на него близорукие глаза. Он кланяется репортеру и стремительно шепчет:
— До свиданья!
* * *
Потная, рыхлая ночь притаилась на улицах. Только что прошел дождь. Капель еще падает с крыш, лужицы тускло поблескивают.
Тишина, сырость, запах опавшей листвы. Профессор рад своему одиночеству. Он может теперь подумать о том, что с ним произошло. Еще не все потеряно. В конце концов, этого нужно было ждать. Его удивляло только выступление Сергей Сергеича. До сих пор он знал Сергея Сергеича, как скромного молодого человека. То, о чем он говорил на собрании, удивило профессора, но не обидело его. Сознание непоправимой катастрофы было вызвано чем-то иным.
