Предпочтение, которое пионеры отдавали совхозу, заметно обидело профессора. Это было нетрудно понять. Пионеры не вышли еще из того возраста, когда маленький человек смотрит на мир восхищенными и любопытными глазами. Предлагая им участвовать в раскопках, профессор шел навстречу их естественной любознательности. Их отказ показался ему диким.
Он, вероятно, думал:
— Совхоз?.. Но что такое совхоз по сравнению с каменной книгой тысячелетий, которую он хотел перелистать перед ними…
Детство профессора затерялось в отдаленном прошлом. И все же он мог вспомнить себя в том возрасте, когда он собирал коллекции жучков и бабочек. Если бы ему в то время предложили участвовать в раскопках животного, миллионы лет пролежавшего в земле, он принял бы это предложение с неописуемым восторгом.
Отказ пионеров, несомненно, его огорошил. Нине было легче понять причину этого отказа. Ей даже не нужно было обращаться к воспоминаниям детства. На месте пионеров она поступила бы точно так же, как поступили они. Она чувствовала власть этой дикой земли, над которой грохотал бешеный прибой работы.
По ночам она подолгу сидела у палатки, прислушиваясь к отдаленному топоту катерпиллеров. Она смотрела в огненные глаза автомобильных фар и ей тогда казалось, что по земле ползают чудовищные ящеры, о которых столь увлекательно говорил профессор Крот.
* * *
Кости были огромные и коричневые. После того, как их извлекали на поверхность, они проклеивались столярным клеем и облеплялись глиной.
Погода не мешала работам. Дни стояли жаркие, глина затвердевала в виде уродливой каменной бабы.
Дни проходили, не отмеченные событиями.
Нине запомнился один только вечер, когда все участники экспедиции собрались у костра и Сергей Сергеич начал рассказывать разные истории из своей прошлой жизни на Дальнем Востоке. Всегда молчаливый, немного даже угрюмый, Сергей Сергеич не был искусным рассказчиком. И все же Нину захватил рассказ о партизане Тряпицыне, который сжег город Николаевск-на-Амуре.
Изменяя обычному своему спокойствию, Сергей Сергеич отзывался о Тряпицыне с нескрываемой злобой:
— Яркий представитель атавизма, — говорил он, жадно закладывая табачный дым, — представьте себе, — детина саженного роста одержим навязчивой идеей такого порядка: надо истребить города и вернуть человечество на лоно природы.
Волнение Сергей Сергеича передалось Нине. Профессор насмешливо пробормотал:
— Руссо по-российски.
Нина метнула на профессора мгновенный взгляд.
— Приклеил ярлычок! — прошептала она, досадливо морщась. Странное дело, его нельзя поймать врасплох! Кажется, на любой случай у него приготовлена острота, историческая справка иль подходящая цитата. Сейчас он произнес фразу о Руссо. Если бы с ним заговорили об изменчивой доходности земельных участков, он сказал бы, улыбаясь пренебрежительно и насмешливо, что этот факт был известен еще две тысячи лет тому назад и что Катон Старший разработал для помещиков Римской империи прекрасную таблицу, на которой первое место по доходности принадлежало участку земли, занятому виноградником, а последнее — участку, занятому дубовой рощей.
Неожиданно Нина подумала о директоре зерносовхоза. Он встал перед ее глазами, — невысокий, худощавый, с твердым профилем и преждевременно поседевшими висками. Сравнение навернулось невольно. Она подумала о том, что директор, пожалуй, ничего не знает ни о Руссо, ни о Катоне Старшем и что его знания проникнуты узким практицизмом. Ему известно, что по пласту надо сеять твердую пшеницу, что осеннее дискование облегчает накопление влаги и что работа одного «Катерпиллера» равна работе трех «Интернационалов». Он не смог бы украсить свою речь звучной остротой иль проницательной цитатой. Если он заговорит об организации крупного хозяйства, он не сошлется на древних римлян, которые превосходно разрешали эту задачу в своих обширных латифундиях.
Если бы опыт латифундий был нужен директору для дела, он, несомненно, обратился бы к этому опыту. Но римляне были для него бесполезны. Поэтому он проходил мимо них.
Катон Старший и Руссо! Директор зерносовхоза не может позволить себе роскоши знать, что они говорили по тому или иному поводу. Да, он не может этого знать, потому что все внимание поглощено делами зерносовхоза. В конце концов, он только рычаг очень большой и очень сложной машины. Рычаг этот освобожден от всяких украшений, потому что украшения отяжелили бы его и замедлили бы его бег.
