— Так, Петровна, как насчет бутылки? Поможем, — не дает покоя Хохотун старухе.
Та в ответ лишь недобро поглядывает и уходит с кирпичами молча. Мужики смотрят вслед. Они бы, конечно, без разговора помогли одинокой старухе — не надо и просить. Но помогать одинокой старушке носить кирпичи для гаража, где будет стоять ее автомобиль, как-то вроде нелепо. На такую можно день и ночь работать, конца не будет. У них у самих дома дел по горло, но охота посидеть поговорить. Это тоже надо в жизни. А старуха все таскает, таскает кирпичи, переваливаясь на согнутых, худеньких ножках, сокрушает людские понятия непомерным упрямством. И мужики начинают отчего-то нервничать, потихоньку расходятся, все же неловко, когда старый человек работает, а ты сидишь. И как-то неприятно становится на душе, хочется не видеть, не думать о старухе. И если тайно признаться себе, то выходит — завидуешь ей. Хотя бы чему? Чему?! Сумела все-таки в жизни что-то совершить — этому, что ли? А дальше каждый думает по-своему. В чернявом, скажем, наверное, мутится злоба на мир, где какая-то бабка делает то, чего он сам никогда не сможет; и про себя он ей внутренне подмигнет — правильно, старая. Седовласому жалко сад, за ним почему-то и старуху, внука, и противна их жизнь. А Хохотун побыстрее отмахнется от мыслей — у него все хорошо, и слава богу. У кого-то иное…
К возвращению внука кирпичи почти полностью перекочевали во двор, выстроились рядками вдоль забора. Он принимает это как должное, равнодушно помогает доносить остатки. Лишь теплятся его глаза, когда посматривает на бабушкин подарок, на «Ниву», и, кажется, чувствует себя счастливчиком… А у старухи свои заботы — одна, в общем-то.
Вскоре началось строительство гаража. Строительство — иначе не скажешь. Подоспела как раз грибная пора, Хохотун целыми днями пропадал в лесу и просмотрел, что же такое Козявка завернула. Видел: работала целая бригада, был, непонятно для чего, даже экскаватор. И в считанные дни выросли каменные прочные стены. Так этому делу оставаться бы темным, но старуха позвала одного из мужиков, чернявого, — что-то перестала заводиться машина. (Прав у несовершеннолетнего внука не было, но иногда он выезжал, катался по своей улице.) Чернявый устранил неполадку, взял лежащую в углу мешковину, вытер руки. Смотрит — под ней люк железный. В гараже никого, один — старуха пошла за спиртом. Поднял люк — лестница идет вниз. Спустился, огляделся: бетонированная комната-метра три высотой. А в углу снова люк, открыл — опять лестница. Дальше не полез, выскочил обратно, испугался даже малость. После поведал о виденном мужикам, высказал мысль: бомбоубежище, дескать, соорудила, что ли? Те поначалу отнеслись с недоверием: ты, мол, часом не того был, не под этим делом? Потом поудивлялись и опять же все обернули в смех:
— А что? Бомбоубежище построила бабка. Случится мировая катастрофа, империалисты в свои бункера залезут, отсидятся, думают: все, шандец, владыки мира! Вылазят наружу — а тут уж бабка все батуном засеяла!..
Что касалось внучека, старуха ничего мимо ушей не пропускала. Мужики, конечно, пугали войной, но она затревожилась. Стала внимательно смотреть телевизор, слушать радио и ясно поняла: на земле творится в этом плане порядочное безобразие. Все кому-то не живется спокойно, мирно: то тут, то там вспыхивают очаги, даже фашисты объявились опять! Может, детишек у них нет или надеются укрыть их под землей где? А что делать ей? Старуха и решила: машина, дом — это для жизни. А ну как начнется что?.. Надо погребок, бетонированный. На всякий случай. Внучек-то один!
Солнышко, совершив круг и досыта насмотревшись на всякие земные чудеса, снова добралось до небольшого сибирского городка и выглядывает из-за крыш. Скошенный, подмигивающий его зрачок рассыпается лучами, словно бесчисленными руками обнимает горизонт — дотягиваются ласковые, теплые руки и до железобетонного моста, где громыхает арба, которую, вцепившись в оглобли, тащит маленькая, сухонькая старушка.
