— В лаборатории, мой друг. В моей лаборатории, — ответил Эбер, поворачиваясь. В руках он сжимал скальпель, а сам вдруг стал похож на паука, готового броситься на попавшую в его сети жертву. Я шумно сглотнул подступивший к горлу ком.
— Ты чего удумал?! — запротестовал я. Но веревка, тут же крепко стянувшая запястья, охладила мой пыл. Я глянул на себя и понял, что попал в западню. И в самом деле, как муха, привязан к стулу и выбраться никаких шансов.
— Да вы не переживайте старина! Я не долго. Только — чик! — и все.
— Что значит «чик»? Что значит «чик»?!
Эбер потер подбородок.
— Я простой ученый. И я хочу докопаться до истины.
— Эй, как там тебя? Эбер, да, Эбер, ты главное успокойся, хорошо? Не дури! Истину скальпелем не отыщешь. Лучше давай вместе обмозгуем, что да как. А там видно будет, глядишь, и до правды докопаемся.
Эбер тяжело вздохнул.
— Нет, не докопаемся, — и вновь занес над головой скальпель.
Я старался выкроить время, чтобы хоть как-то помочь себе. Пока он говорит, у меня есть секунды, чтобы придумать план. Хотя, что тут можно придумать?! Связан по рукам и ногам. И чокнутый болван со скальпелем в руке, напротив. Ох, как же мало времени!
— Эбер, стой, ты расскажи сначала, что за истину ты ищешь? Может, помогу чем? Я искатель тертый, много чего повидал.
— Тут только вскрытие поможет, — пожал плечами Эбер. — Ведь как можно узнать, что твориться у человека в мозгу, не заглянув внутрь?
— А зачем заглядывать?
— Как?! — удивился Кох. — Ведь мы все забыли после Катастрофы! Совсем все! Почему? Что-то произошло, пошло не так. Вот я и хочу докопаться до истины. Я ведь в прошлой жизни врачом был. Вот, видишь фотографии. Я ведь тоже ничего не помню из прошлой жизни. Ни-че-го. А фотокарточки остались. Я посмотрел их, изучил, и понял, что был я тогда знатным ученым, понимаешь? Так что на мне теперь груз ответственности — спасти людей. Пожертвовать, конечно, придется несколькими, но ведь это жертва во имя науки и главное: во имя людей! Ты согласен? — Эбер проверил пальцем остроту лезвия, удовлетворенно кивнул. — Я вскрою тебе мозг, гляну чего там да как, и может быть получиться отыскать какой-то ящичек, куда спрятаны наши воспоминания. Правда, ведь здорово придумал?
Я слушал Коха, одновременно взирая на фотографии, прилепленные к стене, и челюсть моя все больше отвисала.
— Эбер, дружище, а ты читать умеешь?
— Читать? — Эбер смутился. — Умел, наверное. Говорю же, забыл все.
— А я вот умею. Вон та фотография, слева, где ты в халате и с инструментами медицинскими. Там вон на заднем фоне вывеска висит: «С праздником Хэллуин!». Это такой праздник, ты знал? Где все наряжаются в различные костюмы. Эбер, ты не врачом был в прошлой жизни.
— Не верьте часам и календарям, мой друг, — мягко улыбнулся Эбер. Но в этой скупой черточке губ не было даже намека на вежливость. В глубине его рыбьих глаз заблестели искры гнева, как первые вспышки молний в грозовом облаке.
— Эбер, отпусти меня! Ты ошибся, ты не врач.
— Заткнись! — взорвался Эбер.
Я и сам себя отругал. Молчать надо было! Хорошо еще не сказал ему, что на другой фотографии, где Эбер стоял в обнимку с врачами и задорно улыбался около серого здания, я прочел вывеску: «Нью-Йорская окружная больница для душевнобольных».
Эбер взмахнул скальпелем и полосонул со свистом воздух прямо над моей шеей.
В следующую секунду я успел сделать такое количество дел, какое не делают порой за весь свой век другие: во-первых, я попрощался со своей жизнью. Как положено, припомнив скудные радостные моменты и эпизоды из периода, условно называемого мной «после Катастрофы». Понятное дело вспомнить что-то из жизни до Катастрофы, даже в такой трагический, наполненный адреналином час, я не смог. Во-вторых, я весь вспотел от страха как обезьяна в духовке. Аж по спине потекло. В-третьих, полностью отдаваясь чувству самосохранения, я откинулся как можно дальше назад, пытаясь увернуться от летящего лезвия.
Что из этого всего меня спасло, я понял не сразу. Но когда разрубленные веревки упали на колени, я не потратил ни доли секунды на то чтобы попытаться это осознать. Просто подпрыгнул и что было сил заехал Эберу кулаком в лицо. В комнате раздался гулкий хруст: удивительно, но мои костяшки пальцев оказались в одной тональности с носовым хрящом Эбера. Питая природную тягу к музыкальности, мы вместе с Кохом простонали в аккомпанемент: Кох взвыл на высоких нотах, я — вывел басовую партию с переходом на грязную ругань.
