– Мы сделаем все это очень тихо. Я позвоню вам, как только мне станет что-нибудь известно. – Холл встал. – Я должен поблагодарить вас за то, что вы пришли. Как долго вы здесь еще пробудете?
– Почему вас это интересует?
– Потому что, если вы хотите, я был бы счастлив приставить к вам полисмена.
– Нет, – возразил Сандерс, – Спасибо. С нами и так все будет в порядке.
Они пожали друг другу руки, и Сандерсы, покинув офис Холла, двинулись вдоль Фронт-стрит. Тротуары были переполнены пешеходами, изучающими витрины магазинчиков Морского ведомства, глазеющими на ирландское полотно, шотландский кашемир и французские духи в витринах Тримингама и рассчитывающими экономическую выгоду в случае покупки свободного от пошлины ликера, который рекламировался в магазинах, торгующих спиртным.
– Ты думаешь, он поверил нам? – спросила Гейл.
– Думаю, да, но если мы захотим дождаться, чтобы он действительно что-то сделал, то боюсь, нам придется умереть в весьма преклонном возрасте.
Впереди Сандерс заметил билетные кассы Пан-Американ. Когда они подошли к двери, он дотронулся до руки Гейл и указал на вывеску. Она остановилась и взглянула на синие буквы длиной в фут “PAN AM”, написанные на стекле.
– Уедем мы или останемся – нам не поздоровится в любом случае, – сказала она. – Не знаю, смогу ли я жить дома под постоянным напряжением: угроза, полное незнание будущего и неотступный вопрос “что, если...”.
Давид рассматривал буквы несколько секунд, затем сказал:
– Давай снова заглянем к Трису.
* * *
– Я не стану говорить: “Я вас предупреждал”, – сказал им Трис. – Проклятые глупцы должны сперва поджариться как следует, прежде чем признают, что огонь обжигает.
Сандерс спросил:
– Вы зарегистрировали испанский корабль?
– Конечно. Вы не рассказали уважаемому мистеру Холлу об этом, не правда ли?
– Нет.
– Он был весьма скрытен... в отношении вас, – сказала Гейл.
– Скрытен? – Трис рассмеялся. – Это слово сюда не подходит. Бюрократы никогда не разгадают меня. Все, что они понимают, – это всякая ерунда и политика, что практически одинаково по содержанию и значению.
– Вы думаете, они будут что-то предпринимать?
– Может быть, к концу столетия. – Трис покачал головой, как бы выбрасывая правительство из своей памяти. – Итак, – сказал он, – теперь, когда вы имеете половинный интерес к тому, что может оказаться ничем, что вы собираетесь делать?
– Остаться, – сказала Гейл. – На самом деле у нас нет выбора.
– Вы все взвесили и учли возможный риск?
– Да, – ответил Сандерс.
– Хорошо. Тогда несколько основных правил. С этого момента и далее вы должны делать то, что я скажу. Вы можете спрашивать, о чем захотите, когда на это есть время. Но если его нет, вы сначала прыгаете, а вопросы задаете позже.
Гейл взглянула на Дэвида:
– Главный в группе.
– Что вы сказали? – спросил Трис.
– Да ничего особенного. Когда мы ныряли, Дэвид обижался, если я ему не подчинялась.
– И он был прав. Мы можем преодолеть все препятствия, не набив синяков, но временами успех всего дела зависит от того, как быстро вы отреагируете. Каждый раз, когда вам захочется взбрыкнуть, знайте: я могу избавиться от вас в три раза быстрее. Не хочу, чтобы вас убили по моей вине.
– Мы не собираемся драться с вами, – возразил Сандерс.
– Хорошо. Теперь, – Трис улыбнулся, – приказ номер один: возвратитесь в “Апельсиновую рощу” и отдайте свои мопеды. Соберите снаряжение, выпишитесь из гостиницы и вызовите такси, чтобы приехать сюда.
– Что?
– Вот видите! Вы уже пытаетесь брыкаться. Если мы собираемся заварить эту кашу, я хочу, чтобы вы были там, где я могу вас видеть, а люди Клоше – нет. Там, в гостинице, бог знает кто, а может быть, и все будут следить за вами.
– Но... – пыталась протестовать Гейл, – это ваше...
– Мой дом не столь роскошен, как ваше бунгало, за которое с вас сдирают сотню в день, но мы переживем это и справимся. И вам не придется беспокоиться, что какому-нибудь ублюдку приспичит подкинуть свои вуду-куклы к вам в постель.
