Глава 7
Кенигсберг. Варшава
— Йо-ха-ха… «Die Blaue Dragon» залихватски гремела из мощных динамиков огромного «телефункена», стоявшего в просторном холле родового прусского замка. С прокопчённого в незапамятные времена потолка свисали прибитые к древним балкам старинные штандарты. На стенах из грубо отёсанных камней красовались щиты со множеством рыцарских гербов, умело подновлённых пришлым реставратором. В углах валялись груды пустых бутылок из под спиртного, объедки обильной закуски, разбитые тарелки, а так же полуголые тела крепких молодых людей. Нет, это был не налёт и не погром. Кто же, будучи в здравом уме и рассудке станет уничтожать старинный замок рода фон Шраммов, ведущих свою родословную со времён Фридриха Барбароссы? Нет. Просто вчера нагрянул из Берлина нынешний хозяин замка, молодой барон Макс Отто фон Шрамм со своими друзьями, такими же молодыми эсэсовцами, как и он сам. Для потомка родовитых аристократов было крайне необычным пойти в шутцштаффель, охранные отряды. Обычно прусские дворяне стремились в Люфтваффе или, на худой конец Вермахт или Панцерваффе. Но Макс всегда был оригиналом. Заканчивая Гейдельбергский университет он сошёлся с наци, которые импонировали ему своей силой и сплочённостью. Затем оказалось, что и их убеждения так же нравятся ему, как и стройные шеренги, марширующие по улицам старинного университетского городка. Уже будучи на последнем курсе он подал прошение о вступлении в ряды войск СС, и обладая от природы редким здоровьем, легко прошёл медицинскую комиссию. Достаточно было заметить, что к двадцати пяти годам он не имел даже одной пломбы на крепких белых зубах. Старый отец проклял сына и отказался от него, но Судьба благоволила к молодому немцу, и Гуго фон Шрамм не успел оформить документы, лишающие непутёвого отпрыска наследства, как неожиданный инфаркт свёл барона в могилу. Макс в это время проходил жестокую подготовку в своём штурме, будучи кандидатом, и даже не смог приехать на похороны… Так же, в Орденском Замке он получил и письмо от нотариуса, уведомляющего о получении неожиданно большого наследства и переходе титула к нему, как единственному отпрыску благородного рода. Мать у новоиспечённого барона умерла ещё раньше, пытаясь дать Гуго фон Шрамму ещё одного наследника… И вот, наконец молодой унтерштурмфюрер вместе со своими друзьями вырвался в родовое поместье почти через восемь лет после того, как его покинул. Отпраздновали возвращение. Конечно на славу… До сих пор в зале стоял крепкий дух спиртного и табачного дыма, хотя курение в ваффен СС не поощрялось, многие, тем не менее, были заядлыми курильщиками… Макс со стоном поднялся с жёсткого холодного пола, на который рухнул чуть ли не последним, поскольку пришлось исполнять обязанности хозяина до последнего, и со стоном схватился за раскалывающуюся от дикой боли голову. Да и тело затекло и двигалось с трудом. Кое-как он доковылял до длинного стола и окинул его мутным взглядом. Наконец глаза удалось сфокусировать на высокой бутылке белого стекла с такой же белой этикеткой. Майн Гот! Там ещё осталось! Трясущейся рукой кое как набулькал в стопку резко пахнущую жидкость, зажал другой рукой нос и одни махом втолкнул в себя шнапс. Желудок болезненно сжался, пытаясь не пропустить в себя отраву, но тренированный органзм легко преодолел попытки саботажа внутренних органов. Макс ухватил со стола чудом уцелевший кусочек шпика и с хрустом разжевал его. Через несколько мгновений стало легче. Интересно, а почему это прислуга не пришла убираться? А зелёная жаба! Он же сам запретил и соваться сюда… Уже ночью его ребята, хорошо надравшись разложили прямо на столе одну из этих прибалток, служащих в замке, и хорошо её… Молодой барон усмехнулся, затем нашёл сигарету в смятой пачке и закурил. Десять марок заткнут ей рот, если не захочет потерять работу. А не будет молчать — что же, прибегнем к более радикальным методам. Благо в Варшаве он кое-чему научился… Варшава…
…Чёрный жирный дым гигантским столбом вздымался над городом. Иногда в просветах мелькали силуэты «штук» с их изломанными крыльями, заходящие на видимую только им цель. Сквозь грохот канонады прорывался изредка пронзительный скрежет самолётных сирен, да визг сыпящихся авиабомб больно бил по ушам. Взрывы рвали дымное облако в клочья, и по нему пробегали волны мелко дрожащей ряби, подсвечиваемые огнём взрывчатки. Что творилось в эпицентре самого попадания, лучше было не представлять, чтобы не потерять аппетит… Иногда вырываемые неимоверной силой взрывчатки в воздухе долго кружились, прежде чем упасть на землю, обломки деревянных балок, громадные камни фундамента и брусчатка мостовой, и, самое страшное — железные листы крыш. Последние были самым жутким. Они парили в вышине, поддерживаемые горячим воздухом многочисленных пожаров, а потом, неудачно извернувшись устремлялись к земле, пробивая узкой плоскостью окраин всё на своём пути, прорезая хлипкие перекрытия, рассекая слабые хрупкие человеческие тела… Не менее ужасным были осколки оконных стёкол. И горе было тому, кто попадал под близкий разрыв. Обычно воздушная волна крошила витрины и окна в мелкую шрапнель, со свистом рассекающую воздух, прошивающую самую толстую одежду. Но самое страшное — что найти стекло в телах было практически невозможно… Десятки, сотни людей корчились в муках на койках и операционных столах подземных госпиталей, и хирурги бессильно разводили руки, не в силах им помочь. Только морфий мог облегчить их страдания… Непрерывно со стороны осаждавших били и пушки. Десятки, сотни орудий. Полковые и корпусные, крупнокалиберные стратегического назначения, немецкие, итальянские, румынские… суетилась прислуга, похожая на очумевших чертей, вылезших на поверхность из своего ада…
