Перегнувшись через бортовое ограждение, он увидел палубу второго класса, где не было никого, кроме обнявшейся в темноте парочки. Назавтра он непременно узнает их среди пассажиров, во всяком случае, женщину, — по ярко-рыжей копне волос.
Он поднялся выше, на шлюпочную палубу. В слабом свете, идущем из каюты вахтенного, он угадал руки рулевого, неподвижно лежащие на штурвале, иллюминаторы капитанской каюты не горели.
Только один радист в наушниках по-прежнему сидел в своей рубке, дверь была приоткрыта, а прерывистый звук азбуки Морзе напоминал стрекот сверчков.
Офицер увидел проходившего Оуэна и пожелал ему доброй ночи. Англичанин еще немного побродил в одиночестве, потом разыскал в темноте шезлонг, расположился в нем и зажег сигару.
Гул мотора, легкий плеск волн, мягкий шелест со стороны форштевня, стрекотание аппарата Морзе — только эти звуки были слышны под звездами, среди которых медленно и плавно раскачивалась более яркая звезда на верхушке мачты.
Затем, оставив дверь открытой, улегся спать радист — погас и этот светящийся прямоугольник.
Должно быть, прошли минуты, а может быть, и часы, но текли они так незаметно, что майор даже не отдавал себе отчет, который сейчас час. На сигаре вырос столбик белого пепла. Еще сотни других кораблей бороздили в ночи океан, перевозя на борту людей, стремящихся куда-то на зов судьбы.
Иногда Оуэн закрывал глаза, потом слегка приоткрывал их, когда его веки немного приподнимались, он казался еще неподвижнее, с сигарой во рту, на которой держался длинный столбик пепла.
Вдруг что-то пошевелилось справа от него, метрах в трех, потом еще раз, но так незаметно и неожиданно, что он даже не сразу сообразил: это приподнимался чехол на одной из шлюпок. На палубе их было закреплено шесть, не считая большого вельбота. Каждая была накрыта чехлом из грубой серой парусины, образующим подобие палатки.
Один из этих чехлов шевелился, приподнимался и, если бы не мелькнувшие в щели человеческие руки, можно было бы подумать, что там прячется какое-то животное.
Оуэн сидел неподвижно, а чехол по-прежнему шевелился, щель достигала уже нескольких десятков сантиметров. Казалось, можно было различить чье-то лицо, чьи-то тревожные глаза…
Наверное, незнакомец понял, что его сейчас могут обнаружить, и чехол замер. Затем он приподнялся снова, но не сразу, а долгие минуты спустя, и стал опускаться, чтобы занять прежнее положение.
В шлюпке кто-то сидел и испугался, увидев майора. Поскольку майору тоже случалось пугаться, он не хотел внушать страх другому и затаил дыхание. Его погасшая сигара приобрела горьковатый привкус. Ему хотелось почесать ногу, но он боялся шевельнуться.
Интересно, шелохнется ли чехол еще раз?
Что можно сделать, чтобы успокоить человека, который там прячется?
Дверь в рубку радиста была по-прежнему открыта. Шуметь не следовало.
Майор долго сидел неподвижно, устремив глаза в одну точку. Потом очень осторожно принялся насвистывать. Ему казалось, что человеку будет легче, если тот услышит этот свист. Он выбрал простую приятную мелодию, потом встал, подошел к лодке, осторожно прислонился к ней и пробормотал быстро и тихо:
— Не бойтесь!
Секунда на размышление. Понимал ли незнакомец по-французски? Он повторил то же самое по-английски, потом по-испански, вновь стал насвистывать и со спокойным, уверенным видом начал спускаться по трапу.
Итак, кроме положенного груза, «Арамис» вез на своем борту к Южным морям неизвестного пассажира. Бар и кают-компания были закрыты, а на трапах и в коридорах горели лишь две ночные лампочки. В черных дверных проемах кают все так же под скрежет вентиляторов надувались пузырями портьеры.
Только в каюте у Альфреда Мужена еще горел свет, и по доносившимся оттуда звукам можно было заключить, что он перекладывает содержимое чемодана.
Он отодвинул занавеску, чтобы посмотреть, кто идет, и узнал англичанина.
— Доброй ночи… — произнес тот.
А в ответ получил тяжелый взгляд и наконец ироническое:
— Доброй ночи…
Интересно, там, на носу, влюбленные по-прежнему обнимались? А человек из шлюпки — осмелился ли он наконец поднять чехол, чтобы вдохнуть свежего воздуха?
